«Вот черти дубовые! – внутренне дрожа всем телом, завистливо мыслил Рогдай, украдкой разглядывая спецназовцев. – Все им нипочем! Ни бандиты, ни эти проклятые перевалы… Откуда только такие берутся? Эти в августе тоже небось купаются в фонтанах и колют о свою голову бутылки… Ну и хрен с ними, тупыми костоломами! Зато я – умный, интеллигентный, образованный, аристократичный… О боже! Как же мне плохо!..»
Но в этот момент, словно прочитав его мысли, к Рогдаю обернулся Женька Маслюхин с озорным блеском в глазах и неожиданно поинтересовался:
– Что, братишка, поджилки здорово трясутся? Да ладно, ладно, не отпирайся. Это нам, тупым костоломам, все нипочем. А натурам нежным, интеллигентным в горах всегда непросто…
Последние его слова заглушил громкий хохот. Причем – что Рогдая уязвило больше всего – смеялись не только спецназовцы, но и члены экспедиции. В том числе и Катька – воображуля и задавака, безродная плебейка, с лицом и статью знатной патрицианки… Не смеялись лишь Петр Михайлович и командир спецназовцев, который смотрел на Куцынина с некоторым даже сочувствием.
Дико покраснев, Рогдай отвернулся, ошеломленный невероятной проницательностью этого парня. Но вместе с этим в нем вдруг заговорило и уязвленное самолюбие. Куда-то даже подевался страх, до сего момента, подобно удаву, обволакивавший его и душивший.
– Ну да, ну да! – с горячностью заговорил он, с неприязнью впиваясь взглядом в смеющиеся лица. – Вы – крутяки, а все остальные для вас, выходит, второй сорт? То есть, с вашей точки зрения, тот, кто не колет о свою голову бутылки, кто не может кулаком сломать чью-то челюсть, пусть даже у него два высших образования, это – отброс, тряпка? Так, что ли?
– Да будет тебе! – Уже совершенно искренне, без намека на иронию, Женька рассмеялся. – Ишь, разошелся. Ожил. А то до этого сидел – того гляди, богу душу отдаст!..
Все снова рассмеялись. И только тут до Куцынина дошло, что недавний демарш этого парня имел вполне определенную цель – выбить его из тисков страха, заставить отвлечься от тягостной, разрушительной угнетенности. Неожиданно для самого себя он фыркнул, представив свое недавнее лицо, обратившееся во время подъема в маску безнадежности и отчаяния.
Когда автобус наконец-то поднялся на самый верх Чике-Тамана, во все стороны, где только мог охватить взор, простирались величественные горные вершины. Теперь даже те, кто совсем недавно едва не прощались с жизнью, ощущали себя почти небожителями, которые вознеслись на вершину мира… Но прозаически настроенный Иван Трофимович, который был далек от поэзии восхождения к небу и звездам, поскольку этот перевал уже преодолевал, и не единожды, и это было для него вполне заурядным, хотя и непростым моментом, не останавливаясь, прибавил газу, и автобус покатил по более пологому спуску.