Да, яблоню он всё же срубил. Помучился, но справился. Не потому, что надоело чувствовать себя иждивенцем - не напрашивался же - а потому, что в доме стало холодно, и нужно было чем-то топить большую, сложенную из камня печь.
- Распилить теперь надо, - Сайли впервые взглянул на постояльца с одобрением. - Только пилы у нас нету.
- У меня есть, - отозвалась от своего крыльца Лана. - Зашел бы, сосед, я б дала...
Её муж пока не вернулся, и можно было зайти. Заодно и пилу взял.
- Расскажи мне про карман.
Там, за Чертой, прошло всего несколько дней. Тут он, по собственным подсчетам, прожил уже почти два месяца.
- Так рассказывала ж уже, - удивилась Олья.
- Рассказывала. Но я... не в себе как будто был. Не запомнилось.
- Не в себе? Все тут сперва такие. Но отпустило же? Обвыкся?
- Обвыкся.
Хочешь жить, и не к такому привыкнешь. Небо без солнца - ерунда в сравнении с оставшимися в "большом мире" врагами. Часто Истман жалел о том, что время в кармане идет быстрее, чем снаружи. Лучше бы наоборот. Тогда пересидел бы какой-нибудь год или два, вышел, и не застал бы уже в живых ни Бруниса, ни других, кто мог бы опознать в нем бывшего Императора. И тогда можно было бы начинать все сначала.
Но с другой стороны - как? Нож он так же носил с собой. Правда, теперь приучил себя оставлять его в шкафу перед сном, а не класть под подушку. А еще не испытывал уже непреодолимого желания пустить оружие в дело. Здесь, впервые за долгие годы, пришла в голову мысль о тщетности всех его попыток заполучить чужую силу: она все равно вытекала из него, как вода из дырявой бочки. Дарила минутную эйфорию и таяла без следа. А тело и разум, ощутив её мощь, требовали новой порции. Но зачем? На что он потратил украденный дар? Что сделал? Не для других - всё это россказни блаженных и храмовников, что нужно жить для кого-то - что он сделал для самого себя? У него была Империя, была власть, было богатство. Он жил в роскошном дворце, а не в этой кособокой халупе, в которой ему отвели похожую на чулан комнатушку, ел изысканные блюда, а не пустую кашу и твердый, пересоленный сыр, и в его постели сменяли друг друга первые придворные красавицы. Нужно было лишиться всего, чтобы понять, как много у него было. А он отказался от всего, что имел, ради глупой призрачной мечты. Всё нож - свёл с ума, подчинил себе его волю. Истман злился на него, проклинал день, когда дал оружию жизнь и порой вздрагивал, когда к нему обращались, называя вспомнившимся в бреду именем...
- Лим, - Ольгери толкнула задумавшегося мужчину в плечо. - Так что рассказать-то?