Перри Мейсон и бровью не повел.
— Да, — согласился он, — довольно впечатляющие показания, но главный удар нам нанесут днем, сразу по возобновлении заседания.
— Это вы о чем? — спросил Фрэнк Эверли.
— Или я полный профан, — ответил Перри Мейсон, — или первым свидетелем после перерыва будет человек, которого доставили сюда из Санта-Барбары, тот самый, кто ведет книгу регистрации огнестрельного оружия. Он предъявит регистрационную запись о пистолете, из которого совершено убийство; покажет, когда он был получен и когда продан; опознает миссис Форбс как ту самую женщину, которая купила пистолет. После этого он положит на стол книгу учета проданного оружия и предъявит ее подпись. Это, в довершение ко всем показаниям, выслушапным утром, напрочь лишит подсудимую сочувствия присяжных и публики.
— Вы не можете этому помешать? — спросил Эверли. — Вы бы могли закидать их протестами, привлечь внимание к собственной персоне, выставить убийство не в столь уж чудовищно жутком свете.
Перри Мейсон невозмутимо затягивался сигаретой.
— А я не хочу этому мешать, — ответил он.
— Но вы бы могли добиться перерыва. Могли бы сделать хоть что-то, чтобы в умах присяжных не копился весь этот ужас.
— Пусть копится, мне того и нужно, — возразил Перри Мейсон.
— Господи, зачем?
Перри Мейсон улыбнулся.
— Вы когда-нибудь добивались избрания на политический пост? — спросил он.
— Разумеется, нет, — ответил молодой человек.
— Если бы добивались, то поняли, какая изменчивая вещь — настроение толпы.
— Что вы хотите сказать?
— Только то, что в ней нет ни верности, ни постоянства. А присяжные и есть та же толпа со своим настроением.
— Не понимаю, к чему вы клоните, — сказал клерк.
— С другой стороны, — продолжал Перри Мейсон, — вам, несомненно, доводилось бывать на хороших спектаклях?
— Ну да, конечно.
— На спектаклях с сильными эпизодами, бьющими на чувство, такими, от которых на глазах выступали слезы, а в горле появлялся комок?
— Да, — сказал Эверли с сомнением в голосе, — бывал, но не пойму, какая тут связь.
— Попытайтесь припомнить последний такой спектакль, — предложил Перри Мейсон, следя за струйкой дыма, поднимающейся над концом сигареты.
— Как же, я видел его несколько дней тому назад.
— В таком случае не вспомните ли самую драматичную сцену, ту, во время которой комок в горле был особенно плотным, а глаза — на мокром месте?
— Еще бы! Я ее никогда не забуду. В этой сцене женщина…
— Сейчас это неважно, — прервал Перри Мейсон. — Но позвольте задать вам вопрос: что вы делали через три минуты после этой чувствительной сцены?