А. Петров, ученый секретарь Отделения историко-филологических наук РАН, как-то мимоходом заметил:[9]«Переписчик Рогожского летописца допустил ошибку именно в заголовке к рассказу о Куликовской битве, перепутав его с… «побоищем иже на Воже»».
На это скромное замечание, которому, вероятно, сам автор не придавал особого значения, неожиданно последовало развернутое «возражение» писателя Н. Бурланкова,[10] суть которого сводилась к тому, что никакой ошибки летописец не допускал, потому что никакой Куликовской битвы вообще не было, а было именно и только побоище на Воже 1378 года, события которого оказались позже перенесены на выдуманную Куликовскую битву. Разумеется, такое «возражение» секретарь отделения РАН не мог оставить без внимания,[11] назвав его «историографическим абсурдом». Но при всей резкости высказываний и авторитете их автора, никаких содержательных возражений Бурланкову А. Петров так и не привел. И этот факт заставляет нас более внимательно присмотреться и к сценарию Н. Бурланкова, и к самой Вожской битве.
Битва на Воже 11 августа 1378 года стала едва ли не первой реальной крупной победой набиравшей силы Москвы в полевом сражении с ордынцами. Значение этой победы трудно переоценить. Во-первых, она показала, что татар можно бить в открытом бою. Во-вторых, она обозначила лидера сопротивления Орде среди северо-восточных русских княжеств и их князей. Наконец, в-третьих, она значительно укрепила не только личный авторитет Дмитрия Московского в княжеской среде, но и его позиции в отношениях с клерикальными кругами тогдашней Руси. Последнее, вероятно, требует пояснений.
После смерти митрополита Алексия в феврале 1378 года Дмитрий Иванович пожелал поставить новым предстоятелем Русской православной церкви верного ему человека, своего духовника архимандрита Михаила, и не признал назначенного из Константинополя митрополитом болгарина Киприана, причем до такой степени, что летом 1378 года не пустил его во Владимир и Москву. Киприан однако опрометчиво решил настоять на своих законных правах и, понадеявшись на митрополичий иммунитет, отправился-таки в логово врага, но на подъезде к Москве был пойман и совсем не деликатно выдворен обратно в Киев. Злые языки поговаривали, что при этом существенно пострадали и сам митрополит, и находившаяся при нем митрополичья казна.
Возмущенный Киприан по всей форме предал Дмитрия Московского анафеме и отлучил от церкви. Отлучением противостояние не закончилось, и неприглядная война за митрополичью кафедру продолжалась как на Руси, так и в Константинополе, прихватив заодно и Литву, фактическим митрополитом которой стал Киприан. В эту борьбу оказался косвенно вовлеченным Сергий Радонежский. Игумен Троицкого монастыря сначала продвигал на освободившееся со смертью Алексия место митрополита свою креатуру – суздальского епископа Дионисия – и категорически отказался поддержать протеже Дмитрия Ивановича. Позже в конфликте Дмитрия с Киприаном он, верный церковной иерархии и подчиняясь решению Константинополя, встал на сторону последнего, что привело к окончательному разрыву отношений Сергия с московским князем.