Перец приготовился гыгыкнуть, но Василич предостерегающе поднял руку.
– Я наклонился, – продолжал Соловей, – точно, не дышит. Я веко поднял, глаз потрогал – ноль реакции. И синеет Жиляк на глазах. Я сам за штурвал встал, повёл бот к берегу – там, слава богу, место было приткнуться. За спиной разговор слышу моих людей, добрый такой: «Сердце у мужика остановилось, его чтоб запустить, надо два сильных удара кулаком по грудной клетке». Говорит это Татарчук, орясина двухметрового роста с кулаками, как трёхлитровые банки. Я им через плечо – не сметь касаться покойника! Вы его так изувечите щас, что все в тюрьму пойдём за убийство!
Приткнулись в гальку, сложили костёр, положили Жиляка у костра. Вроде как считается, что в тепле человек должен лежать в таком состоянии. А Жиляк всё синеет и синеет, пока не стал цвета стеклоочистителя. Ну что делать… Я водку достаю. По кружкам разливаю, говорю – надо выпить, что ли. Налили мы, только кружки к губам поднесли – глядь, Жиляк садится и тоже руку тянет… Вот что крест животворящий с людями делает! И так он не помнит ничего, что совсем помирал, на краю смерти был.
– Ну, в общем, какое у этого мероприятия было начало, таким стало и всё продолжение, – Соловей деловито глотнул водки и уставился в туманные очертания скалистых обрывов. – Стал этот отлов каким-то театром абсурда. Что это такое, по-грамотному я не знаю, но нюхом – чувствую. Следующий раз меня эти выморозки забыли на Еврейском мысе.
– Не Еврейском, а Евреинова, – глубокомысленно заметил Василич. – Имени лейтенанта геодезической службы Российского Императорского флота Ивана Михайловича Евреинова. Всё бы вам это на свой лад изувечить…
– Про еврейство, – хохотнул Соловей, – помню, сопровождал я оператора «Би-Би-Си» на вездеходе в это же место. Со мной толмач был, молодой, как наш студент. Ну и как-то сижу я с похмелюги, а погода – срань господня: тучи над мысом чёрные, чуть ли не снеговые, волна белая, штормит – и эта хренова нерусь меня спрашивает: «А как называется это место по-русски?» Я ему отвечаю: «Еврейским мысом». Толмач не думая переводит. Англичанин меня: а почему так? Ну а я отвечаю: «Не любит наш народ евреев… Потому и место такое поганое их именем назвал…»
Все отсмеялись, и Соловей продолжил:
– Хиханьки, конечно, хаханьками, но эти друзья (он обвёл рукой присутствующих) меня на самом деле три недели там, в горах, продержали. Это сейчас они расскажут, что им шторма на мысах не давали пройти. На самом деле они на стадо палтуса набрели и дёргали его до умопомрачения, потом в Городе на пирсе барыжили. Теперь же посмотри на меня. Я оказался вон там, – Соловей махнул рукой куда-то к хребту, где сверкали весенние снега, – один с двумястами килограммами груза – палатки, печки, харчи на всю группу ловцов и километр сетки для заграждений. У нас же план какой был – сделать вроде кораля – сетки с двумя крыльями, баранов пугнуть, чтобы они внутрь забежали, дальше им сети по сторонам разойтись не дадут, а в конце мотня, как у невода. Они все туда влетают и запутываются. Мужики же, рядом в кустах засевшие, их придавливают, связывают им ноги и выпутывают. Тут мы вызываем вертолёт, доставляем их к самолёту в Москву и там, прямо возле трапа, меняем на полноценные американские доллары.