Сказки старого Вильнюса II (Фрай) - страница 169

— Неужели действительно поверил, что такое может быть?

— Ну как тебе сказать. Скорее захотел немедленно проверить. А вдруг? К тому же покоя мне не давал вопрос, который я тут же задал Ленцу: а почему он сам до сих пор не воспользовался чудесным карандашом? Или все-таки воспользовался? И уже нарисовал все, что хотел? И если так, что именно? Знаешь, что он мне ответил?

— Например, что нарисовал твою маму? И тебя, конечно. И город, в котором вы живете, заодно. А потом приехал сюда и увидел, что все получилось. Нет?

— Ничего подобного. И правильно сделал, что не стал сочинять, в такую лирическую чушь я бы точно не поверил. Ясно же, что мы с мамой сами по себе, настоящие, не нарисованные. И были всегда. А Ленц сказал, что не стал использовать чудесный карандаш, поскольку совершенно не умеет рисовать. И страшно даже вообразить, что его рисунок — косой, кривой, беспомощный — действительно овеществится где-нибудь, пусть даже на другом краю света. И вот это, конечно, был гениальный ход. Я призадумался. Спрятал его подарок подальше, чтобы не перепутать с другими карандашами, и принялся рисовать. Запоем, с утра до вечера, за уши было не оттащить. Я же отдавал себе отчет, что мое мастерство пока очень далеко от совершенства. И если я хочу испытать Ленцев карандаш в действии, придется хорошенько поработать, чтобы результат не оказался косым и кривым.

— И что было потом?

— Ну как — что. Несколько лет пахал, как ненормальный. Между делом успел повзрослеть и выбросить Ленцеву байку из головы. Но к тому времени уже стало ясно, что ничем, кроме рисования, я заниматься не могу. Вернее, не хочу. А поэтому — не буду. Любой ценой. Но кстати, никакой особой цены платить не пришлось, все довольно удачно сложилось, грех жаловаться, тьфу-тьфу, стучим по дереву. — И Йорги, смущенно улыбаясь, стучит кулаком по собственному лбу.

Шутки шутками, но он чертовски суеверен. Хотя суеверия у него, конечно, довольно своеобразные. И добрая половина наверняка придумана все тем же Ленцем. Или вообще все.

— А карандаш? — спрашивает Айдас. — Что в итоге случилось с карандашом?

— А что с ним могло случиться. Лежит на почетном месте, в шкатулке. Священная реликвия, практически предмет силы. И в каком-то смысле действительно волшебная вещь. С него начался я-художник. То есть вообще все началось.

— Но ты им так и не рисовал? Неужели ни разу не попробовал?

— Вот ровно один раз и попробовал. Мне тогда лет шестнадцать было, по-моему. По крайней мере, я тогда еще не поступил в Академию, а как раз усиленно готовился, это я точно помню. Ну и в один прекрасный день мама потребовала, чтобы я навел порядок в своей комнате. Или, дескать, она сделает это сама, по своему разумению.