— Ох уж эти мамы.
— Да не говори. Однако ее можно понять, еще немного, и там наверняка самозародились бы какие-нибудь новые формы жизни. Не факт, что белковой. А мама не была готова к спонтанным контактам с иным разумом. Ей, собственно, нас с Ленцем хватало выше крыши. Поэтому я вошел в ее положение и принялся наводить порядок. Это оказалось чрезвычайно познавательно и даже материально выгодно — знал бы ты, сколько добра я там нашел.
— Ха. Как будто я не знаю, что такое генеральная уборка в мастерской.
— И среди великого множества забытых сокровищ я нашел Ленцев карандаш. В его чудотворную силу я к тому моменту, конечно же, не верил, зато почтенный возраст и происхождение вызывали неподдельное уважение. И я решил пустить карандаш в дело. В конце концов, я еще никогда прежде не рисовал такими древними предметами.
— И что?..
— Да знаешь, ничего специального придумывать не стал, а просто отправился на этюды. Я тогда дал себе задание: каждый день, когда погода позволяет, рисовать какую-нибудь улицу Старого города. Архитектура мне никак не давалась, я ее более-менее точно копировал, но не чувствовал и не понимал. И решил, что есть только один способ с этим бороться — долбить, пока не выйдет.
— Суров, однако.
— Это еще что. Потом, разобравшись со Старым городом, я принялся за спальные районы. И вот это был подвиг, достойный легенд. Впрочем, в тот день у меня на очереди была улица Университето. Туда мы с карандашом и отправились.
— Одна из красивейших улиц в городе. Местами совершенно итальянская.
— Ну да. Но как же тоскливо мне было с ней работать! Ни единого дерева. То есть для учебы — именно то, что надо. А для души — не очень. Ничего, стоял, рисовал, куда деваться. Дело было зимой, смеркалось рано, начали загораться фонари, и это здорово прибавило мне энтузиазма. Свет — это как раз то, что я всегда умел. И очень любил. Собственно, до сих пор так. Поэтому под конец я разошелся. Да так, что нарушил договор.
— Что за договор? С кем?
— С собой, конечно. Не рисовать отсебятины. Меня всегда так и тянуло добавить к скучной натуре что-нибудь этакое. В идеале — дракона в небе, или хоть василиска в подворотне. Но я знал меру, был готов обойтись щенком или, скажем, птичьей стаей. А в тот раз появилась девочка с кошкой.
— Что за девочка?
— Маленькая, лет семи-восьми. С полосатой кошкой на руках, слишком большой и тяжелой для хозяйки. Ну, то есть мне удалось показать, что девочке тяжело, а кошке неудобно, но обе мужественно терпят; вероятно, во имя любви. Но важно было не это, а свет. Слушай, как же отлично в тот раз получилось! Девочка с кошкой выходила из сумерек в круг фонарного света, уже не там, еще не здесь, а как раз на самой границе между светом и тенью. Мой лучший рисунок тех лет. А может, кстати, не только тех. Единственный, о котором я жалею, что пропал.