Опиум всегда был для него лишь забавой. Тем, что помогает коротать часы безделья в компании друзей. Он – лишь любитель, это повторял себе Линдсей, откинувшись на подушки и с томительным блаженством ожидая первой затяжки.
Он рьяно отвергал свою зависимость – ровно до того мига, пока опиум не замедлял течение его крови и не утяжелял веки. В этот момент, когда разум отделялся от тела, Линдсей больше не мог отрицать тягу к опиуму. Не мог отрицать, что удовольствие, которое приносил дурман, не было сравнимо ни с чем, что он когда-либо испытывал. Это было восхитительно: не чувствовать… ничего, кроме согласия с самим собой. Необыкновенного покоя, который он не мог не признавать.
Даже теперь, вдыхая пары из своей любимой трубки, Линдсей уверял себя, что может остановиться, только ради одного-единственного – шанса все исправить с Анаис.
Какой коварный, убийственный фарс: убеждать себя в том, что в любую минуту можешь бросить, вдыхая очередное облако дыма, и осознавать, что это – ложь!..
Линдсею было ненавистно делать это, зная, что Анаис лежит в соседней комнате. Казалась ненавистной сама мысль о том, что она увидит его в таком состоянии. Прежде стыд никогда не был для Линдсея частью процесса курения опиума. Он всегда думал, что это так по-декадентски, так загадочно и эротично – предаваться наслаждению в притоне, с обнаженными телами и погруженными в мечтания курильщиками. Это занятие никогда не было отвратительным. Грязным. И все же сегодня вечером он чувствовал себя вымазанным грязью и виноватым, куря свою трубку, когда Анаис находилась так близко.
«Но ты нуждаешься во мне, – казалось, нашептывал ему голос бесплотной любовницы, затягивающий в пучину соблазна. – Я нужна тебе намного больше, чем она».
Линдсею было глубоко омерзительно признавать, что это была чистая правда. Им владела сильная потребность ощущать опиум в своих венах. Да, он нуждался в опиуме, но он хотел и Анаис. Желал ее больше, чем опиум.
«Ты не можешь быть с нами обеими», – тихо звучало у него в ушах.
С помощью еще одной медленной затяжки из бамбуковой трубки Линдсей заставил этот голос замолчать. Он не хотел задерживаться на подобных мыслях. Не хотел чувствовать сегодня вечером. Не хотел думать.
В соседней комнате вдруг, закрывшись, стукнула дверь, и прежняя живость ума мгновенно вернулась к Линдсею. Об опиуме на некоторое время было забыто, трубка вернулась на серебряный поднос, где лежали остальные приспособления для пагубного ритуала. Скользнув пристальным взглядом по двери, Линдсей представил Анаис, спящую в его кровати.