— …ростовщиком?
И Изабель рассмеялась: да нет, он был обыкновенным скупцом. И ни ты, ни я никогда не узнаем, что толкало его на стяжательство. Ведь «пристроив» Мадлен и меня, он и дальше продолжал копить деньги. Это страсть… заставлять других платить за неудачные предприятия, урывать то там, то тут, спекулировать на возвращавшихся из дальних плаваний кораблях, на торговле шелками, на иностранных войнах; я долго недоумевала, о чем мог он размышлять, запираясь у себя в «Конторе» и часами сидя у очага с тлеющим торфом; какие комбинации задумывал — просто «из любви к искусству»? Когда же он поднимался наконец в спальню, то не ложился сразу в постель, а долго смотрел на спящую Саскию, да и за нами не упускал случая подглядеть. Мадлен дрыхла без задних ног, ей и в голову не приходило, что за нею следят, и матери тоже… но я даже в полутьме видела его глаза, а за ними… за ними стояла пустота. Он вслушивался в наше дыхание, пытался уловить наши мысли, он копил ВСЕ. От него не осталось ни записок, ни писем — одно только завещание, да еще вот эти пергаменты, где цифры злорадно запечатлели разорение его должников. Корнелиус не знал жалости.
— Он был вашим отцом.
Изабель усмехнулась: а я завидую тебе, — у тебя был другой отец — обычный, заурядный, благообразный донельзя, из тех, что могут позволить себе спать спокойно, поскольку их мелкие грешки надежно скрыты от окружающих. Поздравь себя с этим и не суди других. Мне повезло меньше, чем тебе.
— Он дал вам жизнь.
— А я его об этом не просила. И потом, я уже говорила тебе: одной жизни еще мало. И хватит, замолчи наконец! Прибереги свое сердоболие для кого-нибудь другого, не для этого жулика-бургомистра. Ну-ка, прикинь, что он предпримет, когда мы уедем? Шомону с ним не совладать, этот стряпчий — теперь ничто, как во Франции, так и здесь. Старый мошенник Хемск сумеет нажиться на двух наших домах, он ведь прекрасно понимает, что мы не вернемся.
— Откуда вы знаете?
— Конечно, не вернемся! Хватит, меня уже три раза таскали туда-сюда, словно тюк с мануфактурой!
— Но…
— Я сказала: хватит! И вообще, утро вечера мудренее.
Неделю спустя к господину Хемску явился Шомон с четырьмя подручными; они вышли из дома бургомистра тяжело нагруженные и снесли свою поклажу в хибарку среди дюн. Там Хоэль и Жозе сложили ящики в баркас, довели его каналами до взморья, где стояли на рейде корабли из Гааги, собравшиеся в плаванье через океан. Вскоре туман поглотил их, и Шомон озабоченно вздохнул. Изабель доверилась этим людям, — что ж, дело ее! Он умывает руки.