Прошлым летом в Мариенбаде (Кобрин) - страница 4

Разошлись уже вечером, после обеда, она спешила домой, переводить своего француза, договорились встретиться завтра у колоннады, он тоже пошел домой - писать жене, дочитывать газету, успокаивать взбунтовавшееся сердце. Уже часов в десять, облачившись в пижаму, он лег в постель и собрался на ночь глядя полистать путевые дневники Гете - единственную книгу из прошлой жизни, до которой позволял себе дотрагиваться. На улице бушевал ветер, погода была настолько скверная, что лучше всего сидеть дома, но вместо этого он почему-то вскочил, быстро оделся и вышел. На улице, ведущей к центру, было темно и пусто, и он пережил настолько необычное для Европы чувство одиночества, что это чувство нельзя было не назвать русским. В центре еще теплилась курортная жизнь, но ему не хотелось шума и света, и он свернул в первый же переулок. Идя вдоль невысоких домов, он по старой привычке заглядывал в окна. Большинство из них были закрыты ставнями, однако кое-где можно было увидеть то женщину, сидящую с шитьем в желтом круге лампы, то толстяка в подтяжках, читающего газету с каким-то оскорбленным выражением лица, то служанку, стелющую постель. Переулок заканчивался тупиком, он остановился, перевел дух и пошел назад. В одном из окон взгляд его проник между неплотно задернутыми занавесками, за письменным столом спиной к нему сидела девушка и писала. Точнее, кажется, она не писала, а переписывала что-то из книги, причем переписывала как-то избирательно, постоянно сверяясь с толстенным томом, вертикально закрепленным на специальной подставке. Ему на секунду подумалось, что девушка пишет комментарии, быть может, к Талмуду, но он тут же отогнал эту нелепую мысль. На столе, рядом с книгами, он разглядел большую фотографию молодого человека с большими грустными глазами, левой рукой он подпирал голову, указательный палец впился в щеку. На снимке был изображен, видимо, итальянец или француз, впрочем, это мог быть и еврей. Он подошел поближе к окну и постоял несколько минут. Девушка работала очень сосредоточенно, пока наконец в комнату не вошла еще одна, по-видимому, немка, миниатюрная блондинка с удивительно большой грудью. Переписчица, как назвал он ее про себя, раздраженно бросила перо и повернулась. Он узнал Лидию и догадался, что она не переписывала и не комментировала, а переводила - того самого француза. Быть может, романист и был изображен на фотографии, ему показалось, что это было бы правильно - пусть автор своим присутствием, своим благосклонным взглядом осеняет труд переводчицы. Меж тем Лидия сказала что-то очень резкое подруге, так как та вдруг погрустнела и промокнула глаза платком. То, что произошло дальше, он не забудет никогда. Лидия подошла к блондинке и поцеловала ее в вырез платья. Та подняла на нее свои мокрые глаза и обняла ее. Объятие длилось долго, по крайней мере настолько, чтобы он понял, что не спит. Влюбленные целовались, что-то шептали друг другу на ухо, потом Лидия отстранила блондинку, вернулась к столу, аккуратно сложила исписанные листки, закрыла словарь, украдкой взглянула на портрет, затем быстро подошла к окну, так быстро, что он едва успел отпрянуть. Скрип закрываемых ставень процарапал его слух, когда он уже быстро шел прочь. Рано утром он собрал чемодан и с первым же поездом уехал в Прагу. Еще через день он стоял в своем кабинете и диктовал секретарше письмо в "Богемское страховое общество Феникс".