— Да нет же, мама, — сказал он с нажимом, — нет.
— Не надо мне было приезжать, — всхлипнула она и залпом выпила лимонад.
— Зря ты так. — Он взял ее за руку, которая ему больше не казалась похожей на его, она была маленькая, пухлая, с мягкой кожей, он перебирал ее пальцы, сжал их легонько. Только сейчас он заметил, что ресторан уже пуст, — остались только они и ворчливый старик по соседству, который внимательно слушал их разговор, даже весь перекосился на стуле. Танцевальная музыка из радиоприемника ему сильно мешала, это было заметно.
Мать прокашлялась.
— У меня времени сколько душе угодно.
— Никто и не просит тебя уезжать.
— Нет! — Так, мама, теперь тихо. Река входит в берега, течет медленней, прохладой освежает голову. Он видел, как она, всхлипывая, постепенно умиротворяется. После такой разлуки, после всех этих месяцев они сидели рядом и не знали, о чем еще говорить. Мать снова прокашлялась. — Или я чересчур старая? У меня есть две знакомые, эти женщины работают на расклеечной машине, им не меньше чем по шестьдесят пять.
— Ограничения в возрасте к тебе не относятся. Ты же слышала, я об этом говорил!
— А что, директор все решает сам?
— Этого я не знаю. — Он покраснел, и рука, которой он подпирал голову, будто клещами сжала щеку. «Я ведь из числа глухонемых, мама, я плохо одеваюсь, за такси и за ресторан мне придется два дня отрабатывать в банке, ты меня слышишь?» Но он не сказал ничего.
— Мне пора, — сказала она. Он вытер салфеткой пятно от английского соуса у нее на щеке, и как она только ухитрилась!
Когда они вышли, солнце уже истощило свой пыл. Он остался на террасе, наблюдая, как она перебегает улицу, торопясь на трамвай, который как раз подходил к остановке. Ей нужно поспешить. Видимо, трудно на низких каблуках, они для нее все равно слишком высоки. Холод сковал его и не хотел отпускать. Он ждал. Фонтанчики на другой стороне сквера били как прежде. За большими окнами почтамта беспрерывно двигались человеческие фигуры. На мгновение он прикрыл рукой лицо — ему показалось, что он видит Лили, но это была другая женщина, крупнее и красивей, в такой же, как у Лили, желтой куртке.
Через час двадцать подошел уже восьмой вагон трамвая номер семь, а мать все еще стояла на остановке. Он не шевельнулся. И когда она, замахав ему руками, бросилась бежать назад через улицу, трясясь всем телом, с безумной, совсем незнакомой ему улыбкой — может быть, из-за этих зубов? — едва не попала под автомобиль, успевший резко затормозить, он плотно зажмурил глаза, которые защипало так, будто в них попал кусочек мыла.