Неизвестно, сколько бы кабальеро длил свой панегирик андалузской породе, если бы его не перебил самым неучтивым образом скептик Ероха:
– А то у них там кобыл с жеребцами мало… И соколов этих самых… Да их там как грязи! Думайте, о чем говорите. Не кому-нибудь – царю подарок выбираем!
И вновь на мгновение воцарилась унылая тишина. На мгновение, потому что Валентин тут же влез со своим предложением, не дав всем снова впасть в тягостное раздумье.
– Да будет тебе, Ероха, – миролюбиво предложил он. – Надо же с чего-то начинать… Ну есть у него соколы и кони… Ничего, мы постараемся подарить лучших. Начнем собирать подарки, а там, глядишь, и придумается что-нибудь особенное. И соколов купим самых дорогих, и кобылу для охоты. Иван верно говорит, я тоже видел здесь подходящих, туркменской породы. И боевого коня купим. Можно было бы и доспех еще, но мы размеров не знаем. Зато купим ему мушкет. С резьбой, травлением, золочением и всякими такими делами. Чтоб не столько богато было, сколько красиво.
– А на приклад – накладки из моржовой кости с искусной резьбой, – добавил Сила.
– Тогда уже и пару пистолей к этому надо добавить, – предложил Ероха.
– Но имейте в виду, – заметил испанский кабальеро, – в оружии главное не красота, а…
– Тебе и оружие в руки, дон Альба, – подытожил Валентин. – Сам подберешь, пристреляешь, а уж потом мы на него украшения закажем. Но кроме этого мы ему подарим то, чего у него точно нет и быть не может.
– Чего?!
– Собак охотничьих.
Ответом Валентину был громкий гогот товарищей. Силка с Ерохой, смеясь, даже на пол повалились. Дон Альба из природной учтивости и благовоспитанности, естественно, не мог позволить себе такого, но и он не смог сдержать улыбки. Хотя смеялись они зря. Валентин знал, о чем говорил. Он этого мужика среди собачников еще зимой заприметил, когда они целыми днями околачивались на торжище. Только у него одного были собаки этой породы. Вернее, это нельзя еще было назвать породой. Порода еще не устоялась. Но у отдельных представителей все признаки были налицо. Высокий рост в холке, длинные ноги, сгорбленная спина и вытянутая вперед голова с длинными, узкими челюстями-щипцами, которыми так сподручно хватать на бегу зайца. Порода русских борзых официально появится гораздо позже, но Валентин был уверен, что здесь он столкнулся с тем самым заводчиком, от которого и пошла эта замечательная порода. Так что в Александровской слободе таких собак точно нет. Один шанс из миллиона. А эти дураки гогочут…
С того и начали собирать и готовить для царя Ивана Ивановича всевозможные подарки и сюрпризы. А только начали, и в голову стали приходить идеи одна интереснее другой. Так что на сборы ушла не одна неделя, а целых три. Правда, и Прозоров в неделю не уложился. Боярская дума, вопреки его ожиданиям, дала свое согласие на земское посольство в Александровскую слободу довольно-таки легко. Стоило Гурьяну лишь упомянуть, что от бояр не требуется ничего, кроме одобрения, как это самое одобрение в письменной форме было почти тотчас же и получено. С купечеством же пришлось повозиться, убеждая их в полезности и нужности посольства. Нет, дело было не в формальном одобрении. Соответствующую грамоту Прозорову в гильдии выписали примерно с той же скоростью, что и в Боярской думе. А вот со сбором денежных средств было сложнее. «К чему нам это посольство? – вопили смутьяны-заправилы. – Вон в прошлом годе Земской Собор собирали. Постановили войну продолжать, и денег мы на то дали. И что же? Ни денег, ни победы…» Пришлось помаяться Гурьяну Гурьянычу, доказывая каждому, что потому и нет победы, что все врозь. Царь сам по себе, боярство тоже, а купечество, как сироты беспризорные, от этой розни лишь страдает. И это только начало. Дальше страдать и мучиться будет больше. Короче говоря, Гурьян Гурьяныч за две недели управился, а Валентин после того еще с недельку или больше провозился, готовя свое посольство к отъезду. Благо еще, что октябрь выдался сухой и не холодный.