Он встал. У него внезапно закружилась голова.
– Я уезжаю. Делай что хочешь, можешь хоть вывернуться наизнанку. У меня нет желания сидеть здесь и ждать, пока великий Кюглер заглотнет рождественского гуся и седьмого января явится из отпуска с катанием на лыжах, чтобы залатать свой фильм старыми известными песнями. Нашли дурака!
– Если ты сейчас уйдешь, то больше меня никогда не увидишь.
– Чао, Гунда! – Он усмехнулся. – И приятного Рождества!
Он вышел из бюро, чувствуя себя так хорошо, как уже давно не чувствовал.
В двадцать два часа пятьдесят минут он сидел в поезде, идущем в Мюнхен, Полностью спокойный, с зубной щеткой, бельем и теплым пуловером в сумке. И без капли алкоголя. Он смотрел на проносящиеся мимо села и города, видел теплый свет за празднично украшенными окнами и время от времени – освещенную вывеску привокзального кафе. Но тоска по Элизабетте была сильнее желания сидеть у стойки бара и пить, борясь с ночью и усталостью. Он с нетерпением ждал той минуты когда через двадцать часов появится перед ней в Монтефиере и увидит, как она сходит с ума от счастья. Может быть, предвкушение этого рождественского сюрприза и не давало ему напиться.
Равномерный стук колес был словно заданным ритмом, и пока он засыпал, в его голове сама собой возникла мелодия.
Эди прыгал и никак не мог остановиться с той самой минуты, как увидел, что Эльза выходит из маленького «фиата», остановившегося перед дверью их дома. Он размахивал руками так, что чуть не падал, верещал от радости, как крыса, попавшаяся в ловушку, и в целом напоминал огромного поросенка.
«Он радуется так, словно я не была здесь несколько лет», – подумала Эльза и поцеловала Эди в безволосую голову. Он счастливо забулькал, засмеялся и принялся вертеться из стороны в сторону, как павлин, который пытается сделать сальто. Романо выскочил ей навстречу, обнял и повел в дом, где возле камина стояла Сара. Бледная, худая и растерянная. Они посмотрели друг на друга. Потом мать подошла, обняла Эльзу, прошептала: «Как прекрасно, что ты приехала!» – и поцеловала ее. Эльза стояла неподвижно, словно окаменев, и позволяла делать с собой что угодно, словно все это ее не касалось.
Сара приложила все старания, чтобы превратить дом в по-рождественски украшенное семейное гнездышко. В воздухе пахло хвоей, на окнах, на столе, на комоде – везде горели свечи. Хотя рождественский мотет Каландрелли звучал очень тихо, он обжег Эльзу болью. Ее мать никогда не любила классическое пение, это была музыка Антонио.
На диване в гостиной сидели Энцо и Тереза. Хотя ему и было очень трудно, но Энцо встал и обнял ее. «Черт возьми, как мне тебя не хватало, дедушка!» – подумала она и прижалась к его груди. Его сердце билось медленно и сильно, и это ее успокоило, потому что ей вдруг стало страшно, что Энцо умрет, а она не успеет сказать, как сильно его любит. Тереза сидела и жевала пряник Эльза поцеловала ее в левую и правую щеку.