Из коридора послышался шум, загудели несколько встревоженных мужских голосов. Приглушенный дверью до полной невнятности, стал слышен голос женский — раздраженный и резкий по тону. За стеной что-то с грохотом упало. Шум голосов перешел в разговор на сильно повышенных тонах. Васильевич, подняв брови, выпал из-под очарования Блинчиковых обертонов, и пробкой вылетел в коридор.
Дверь палаты распахнулась, пропуская Васильевича наружу, а звуки — во внутрь, и Сергеев услышал родной женский голос, посылавший кого-то к бениной матери.
— Вика, — подумал Сергеев, ласково.
— Руки убрал, на фиг! — раздалось со знакомой хрипотцой. — А не уберешь, тебе их лично Блинов и выдернет!
— Да, нельзя туда, — бубнил кто-то из бодигардов, — не положено!
— Руки убрал, я сказала! Телок в хлеву будешь за вымя тягать! Кому не положено!? Мне не положено?!
— Да, я не тягал! Не трогал я! Чего вы наезжаете!?
И с огромной радостью:
— Валерий Васильевич, ну, хоть вы объясните женщине, что сюда нельзя!
— Руки убрал! Слава Богу! Валера! Они вдвоем там?
— Доброго дня, Виктория Андроновна!
— Какая баба! — сказал Блинчик с неподдельным восторгом в слабом голосе. — За что тебе Умка, так везет? И коня, и в избу, и на охраняемый объект! Сергеев, ну, поделись, как тебе это удалось?
Вика в палату не вошла, а вбежала: встрепанная, почти без косметики, в синих джинсах и трикотажном свитерке. Похожая больше на старшекурсницу, чем на акулу пера.
Васильевич только заглянул в дверь, оценил обстановку, правильность принятого решения, и тут же ретировался.
Увидев распятого на вытяжках Блинова, и лежащего на соседней кровати в позе Тутанхамона Михаила, Плотникова нащупала стул, стоящий у стены, и уселась на него, чуть сгорбившись, опустив сумку между широко расставленных коленей.
Взгляд у нее был не самый дружелюбный.
— Сукин ты сын, — сказала она устало. — Негодный сукин сын!
Было неясно, к кому, собственно, она обращается — мужчины переглянулись.
— Весь Киев гудит — на Бориспольском перестрелка. Куча погибших. Кто говорит — пять человек, кто говорит — десять. Но все говорят, что живых нет.
Она подняла глаза на Блинчика.
— На тебя все газетчики уже некролог готовят.
— А ты, — сказала Вика Сергееву, — ты, позвонить мог? Ты что — не понимаешь — я думала, что тебя уже нет!? Почему? Почему тебе и в голову не пришло позвонить?
— Вика, — произнес Сергеев, примирительно, — да как бы я тебе позвонил? Я полчаса назад еще был без сознания!
— Виктория, — вмешался Блинов, — Умка правду говорит! Я понимаю, что ты волновалась. Тебе от Сидорчука позвонили? Ты, вообще, откуда знаешь, что мы здесь?