— Как думаешь, Нонор вернет мне бабочку? — спросил он.
— Почему бы не спросить у него самого?
— Чем меньше я разговариваю с ним, тем мне спокойнее. Я сказал ему половину правды. Мне неизвестно, в чьем владении пребывала эта бабочка в последние десять лет. Но раньше она принадлежала моей матери. А мать моя вовсе не была придворной дамой…
— Я знаю, — кивнул Мем.
Монах снова разлил вино по чашкам.
— Почему так получается? — спросил он. — Ты, вроде бы, никто в Первой префектуре. А про что при тебе ни скажи — ты все знаешь. Тебя к ним Тайная Стража подослала?
Мем покачал головой.
— Я люблю одну девушку с Веселого Бережка, — признался он. — Если бы государственным чиновникам не было официально запрещено посещать дома терпимости, в префектуре знали бы в тысячу раз больше о нашем городе, чем полиция знает сейчас.
— И в котором доме там живет твоя девушка?
— В заведении тетушки Ин.
Датар одним глотком допил вино и с грустной улыбкой посмотрел в свою чашку.
— А, — сказал он. — Тогда, конечно. Все понятно.
Мем почувствовал, что напоминанием о прошлом испортил Датару настроение, а это скверная плата за гостеприимство. Надо было срочно поменять тему разговора.
— На лютне ты сам играешь?
— Что? — Датар, видимо, задумался и не слышал вопроса. — Что я играю?
— На лютне.
Датар рассеянно кивнул:
— Да, немного.
— Можно мне?
Датар встал и скрылся куда-то в кухонный закут по ту сторону печи. Потом появился оттуда со стареньким ободранным инструментом в руке и ушел снова ставить чайник. Мем попробовал струны. Лютня была еще жива, хотя ее лучшие дни давно миновали. Мем сыграл «Бархатные башмачки», «Ветерок» и еще несколько мелодий из тех, что наиболее любимы били лицеистами из Каменных Пристаней. Монах вернулся, сел против него за стол и подпер ладонью подбородок.
— Слушай, а у тебя здорово получается, — через некоторое время сказал он. — А петь ты умеешь?
— Умею, — сказал Мем. — Только у меня все песни про любовь…
— Это ничего. Подожди-ка, я тебе дам другую…
Он залез в сундук и вынул из него удивительное чудо: лютню-шестнадцатиструнку, белую, как молоко, и расписанную по краям деки тончайшими красными цветами и травами. Струны у нее были не жильные и не волосяные, а блестели, словно серебро, и колки были сделаны в виде серебряных птичьих голов. Датар погладил ее вдоль грифа и. перехватив изумленный взгляд Мема, пояснил:
— Если в храме и в моем доме было что воровать, так это ее. Это здесь единственная ценность. Второй такой нет даже в Царском Городе. Знаешь песню «Тихо сумерки спустились»? А «Снова слышу голос твой» знаешь? Спой, пожалуйста… — и он протянул Мему свою диковину.