Сели прямо во дворе.
Под обширным, чисто одесским платаном, за столом, который кругленькая и уютная тетушка, служившая у Шора кем-то вроде домоуправительницы, уставила разнокалиберными бутылками и многочисленными мисками, плошками и плошечками с самой разнообразной едой.
Следуя заветам Осиного батюшки, так сказать: тот, по словам Шора, предпочитал именно домашнее.
Ворчаков об этом, кстати, не пожалел: кормили в доме начальника Одесского уголовного розыска действительно замечательно.
На убой.
И это несмотря на тот вопиющий факт, что тридцатисемилетний Осип Беньяминович оставался самым убежденным из всех встречавшихся Ворчакову холостяков. Еще и, по собственному признанию, мечтавшим рано или поздно уехать не только из Одессы, но и из России.
И обязательно в Рио-де-Жанейро.
Нравился ему этот город чем-то далеким и неизъяснимым.
– Представь себе, Никита, – вздыхал он после второго литра густой домашней «Изабеллы», выпитого на троих с маленьким упрямым остзейским немчиком Юрием Карловичем, жившим по соседству, по словам Осипа Беньяминовича, крупным чиновником по ведомству пропаганды и агитации, – представь: в Рио-де-Жанейро живет полтора миллиона человек. И все – в белых штанах…
Ворчаков, которого нелегкая жандармская судьба как-то занесла и в эту южноамериканскую дыру, разочаровывать нового знакомого не стал.
Где нас нет – там везде хорошо.
…Разумеется, они напились.
Да так, что павшее в неравной борьбе с молодым вином тело Никиты пришлось относить наверх, на антресоли.
Позорище, честно говоря.
Да еще и на глазах ехидного Юрия Карловича.
Когда он очнулся, во дворе было тихо и довольно сумрачно: то ли ранний вечер, то ли сравнительно позднее утро, сразу не разберешь.
Молодец, чего уж тут.
Не умеешь пить с южанами – не берись.
По крайней мере солнца, несмотря на отсутствие густой южной темноты, видно не было.
Осип, понятное дело, отсутствовал.
А Юрий Карлович был на месте – спал, уткнувшись лицом в грубо сколоченный садовый стол, между мисками с рубленой жареной черемшой и копчеными черноморскими барабульками.
Никита поморщился, то ли от головной боли, то ли от общего недовольства своим внутренним и внешним состоянием, и решил, что это выглядит довольно живописно и даже символично, словно на многочисленных, заполнивших весь дом начальника Одесского уголовного розыска работах Адольфа Шикльгрубера.
Одним «портретом спасителя» благодарность художника явно не ограничивалась.
Пока был еще относительно трезв, Ворчаков прикинул, что стоят эти ранние работы знаменитого художника, видимо, целое состояние.