Ворчаков злился.
Сначала его неожиданно вызвал Верховный.
Никита бросил все дела, передоверив подготовку мероприятия Лаврентию, и целых сорок минут безвылазно проторчал в пустой приемной, откуда в интересах конспирации Берией были удалены все помощники Канцлера: официально Валентин Петрович уже улетел в столицу, поэтому кроме Ворчакова в приемной находились только два гвардейца из охраны с пустыми, ничего не выражающими глазами.
У таких даже кофе не попросишь.
А потом из кабинета Катаева вышел бесстрастный подполковник в точно таком же гвардейском мундире и, небрежно козырнув, передал записку Канцлера, в которой тот, извиняясь, переносил аудиенцию на вечернее время, а сейчас предписывал возвращаться к исполнению прямых служебных обязанностей.
Ворчаков вспылил – тон записки, даже записки Вождя, показался ему как минимум оскорбительным.
Впрочем, с Валентином Петровичем такое случалось и раньше: иногда он становился нестерпимо груб, даже с любимцами.
Приходилось терпеть.
И пережидать.
Потому как вышедший из странной меланхолии Канцлер обязательно потом извинялся.
Ворчаков это понимал, но злиться это ему не мешало.
Не мальчик.
А воспитывают – как щенка…
Выйдя из Большого Императорского дворца, он тут же передумал, вернулся, зашел в туалет, закрылся в кабинке, вогнал себе в каждую ноздрю по солидной порции кокаина и запил все это хозяйство огромным глотком домашнего яблочного шнапса из фляжки, подаренной утром Розенбергом.
Первую, с коньяком, он прикончил по дороге в Переделкино.
Паршиво было на душе, томили неясные предчувствия.
Он сделал еще один глоток, вышел из кабинки, заботливо вымыл руки, ополоснул лицо, вытерся висевшим тут же казенным кремлевским полотенцем и отправился на улицу, в курилку.
На то чтобы привести нервы в порядок у него и времени-то оставалось на одну папиросу.
Следовало поторопиться…
Пока Ворчаков курил, мрачно облокотившись на тяжелую чугунную скамейку неподалеку от Патриаршьей ризницы, мимо него сновали посыльные, военные и гражданские чиновники.
В основном ясские гвардейцы и бойцы из ведомства Лаврентия: своих немногочисленных людей, включая осназовцев, Никита отправил в город, где им предстояла работа, – настоящий праздник начнется не здесь и не сразу, сначала закончится парад.