— Как там наш проект спасения человечества при помощи шариковой ручки? — спросил он, вытирая стол полотенцем.
— Человечество обречено. — Стемнин даже обрадовался, что Паша сам завел об этом разговор. — Шариковая ручка, как выяснилось, не панацея.
Он рассказал Звонареву про коварство Петра Назаровича, но вместо того, чтобы посочувствовать, Паша воодушевился:
— Ну ладно, он тебя кинул. О чем это говорит? О том, что хитрожопый старичок оценил твою работу на пять баллов.
— Какой своеобразный способ признания!
— Разуй глаза, чел. Если кто-то грабит банк, это верный признак того, что в банке есть деньги. Ты слышал когда-нибудь, чтобы грабили мусоропровод? Прикинь: «Вооруженное ограбление мусоропровода на Гайвороновской улице. Четверо в масках. В городе объявлен план „Перехват“». Такое возможно?
— Ну, теоретически…
— Такое невозможно в принципе. Воруют только то, что имеет ценность. Этот перчик на пенсии, как его?..
— Петр Назарович.
— Перец Назарович не заплатил и свалил, так? Он, говоришь, забрал у тебя письмо, правильно? Выходит, оно ему понравилось. Значит, все хорошо. Все, кроме одного: не надо щелкать клювом.
— Ты погоди, погоди! Я еще не все рассказал.
Рыхлую бурую пудру Паша выгребал из жестяной банки в высокий кофейник, не считая столовых ложек. Когда кофе вскипел и на кухне сделалось жарко, Стемнин вовсе повеселел. Рассказывая про Есению, он уже старался не драматизировать сюжет, а, напротив, изложить его подурашливей.
— Вообще для сумасшедшей эта мадам вела себя слишком спокойно. Даже как-то профессионально, что ли. «Позвони-и-и, в нашем разговоре будет всеооо»… Что-то в этом роде. Мне один знакомый говорил, что в этой службе трудятся разные пенсионерки. Старые актрисы, ветераны сцены…
— Зачем сразу «пенсионерки»? — возразил Звонарев. — Возможно, там высокая сексуальная девушка, просто курит… ну или от природы низкий голос. Как у Аманды Лир. Ноги от шеи.
— Знаю-знаю. Ноги от шеи, руки из жопы. Волшебная анатомия.
— Чудак-человек. Не знаешь, от чего отказался. Опять-таки оскорбил взрослую женщину. Возможно, мать. Плюнул в душу, растоптал девичью честь.
— Как же я мог растоптать девичью честь у взрослой женщины, возможно, матери? — удивился Стемнин.
— Как и в каждой женщине, Илья, в ней живет та хрупкая, ранимая и неуверенная в себе девочка, которую так легко обидеть. Поздравляю: тебе это удалось.
С видом оскорбленного достоинства Звонарев налил кофе Стемнину в чашку, себе — в блюдце. Улыбаясь, Стемнин взял чашку и подошел к окну.
— Ну а зачем эта дура сказала, что уже получила мои фотографии? — спросил он, глядя в высоты, как внизу трое грузчиков с неимоверным напряжением на ремнях выводят из машины рояль, замаскированный белой тканью, из-под которой торчали черные ножки.