Из тела вынули сколько там осколков. На самый крупный, из груди, извлечь не удалось. И он якобы был до сих пор возле самого сердца комбата. Говорили, что именно эта сталь его сердце охлаждала, и потому командир всегда спокоен.
Шрамы на теле Аристархова имелись, но только историю про осколок он ни опровергал, ни подтверждал.
По полю боя ходили солдаты, собирали раненых, считали убитых.
Скоро комбат подошел к кювету, в котором лежал комиссар.
— Живы? — спросил Евгений.
Комиссар растерянно кивнул. Он лежал в яме, прислушиваясь к чувствам. Да, безусловно, он был жив. И будто даже не был ранен. Это расстраивало больше всего. Хоть бы плевая царапина, кожанка, порванная бандитской пулей, шашкой. Уж на совсем крайний случай сгодился бы перелом. Но нет, все конечности были целы…
— Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда говорил о вероятном направлении прорыва? — скупо улыбнулся комбат.
Чугункин еще раз кивнул. Отчего-то он ожидал, что Аристархов будет произносить обличительные речи, затем пристрелит его…
Вместо этого, Евгений подал руку Климу:
— Ну вставайте же… Осень, земля, поди, холодная. Простудитесь еще.
Проскочила мысль: простуда приговоренных к смерти мало кого заботит. Значит, пока казнь отменяется.
— Где-то вы были правы. — рассуждал Аристархов. — Здесь не помогли бы три пулемета, ни дюжина. Я сам палил из пистолета. С таких расстояний обычно не промахиваются, но я никого даже не ранил.
Клим наконец поднялся. Черная кожанка была украшена рыжими пятнами глины. Чугункин попытался их оттереть, но только больше размазал.
— Нас прервали атакой… Но я что хотел сказать: пулемет «Максим» это не русское изобретение. Что ли американцы его придумали… У нас его доработали толково, но идея все же не наша.
Чугункин опять кивнул.
Кто-то оставался в поле, но часть батальона, во главе с комбатом и комиссаром все же входила в деревню.
-//-
Крестьяне проявили чудеса расторопности, и над зданием, где полчаса назад квартировала банда, реял красный флаг.
Но местные сочли за лучшее попрятаться по домам. В подобном положении все хаты вдруг оказывались с краю.
И все же центральная площадь не была полностью пустой. На ней стояла сгорбленная фигура. Еще держалась на ногах, но шаталась словно пьяная. В одной руке была сабля, во второй руке обрез.
— Пьяный что ли? Проспал прорыв? — спросил Аристархов. И крикнул уже стоящему на площади. — Эй, бросай оружие!
Вместо этого стоящий поднял обрез и пальнул в строну Аристархова. Выстрелил не целясь и явно выше голов.
Несмотря на численное превосходство противника, инсургент не собирался сдаваться.