Сколько раз видел Моисей, как овца стада его рожала… И до этого тяжкого момента, с болью, кровью, слизью, жаждой жизни и страхом смерти — такого, по сути, внешнего момента, — длилась тайна Сотворения мира, и не добраться до ее сокровенных, абсолютных глубин, ибо это — последняя тайна из тайн, основа основ мира, та самая неприкосновенность корня, коснувшись которого уничтожишься сам.
Но виноват ли он, что сны преследуют его, ведут своими лабиринтами опять к тому самому корню, и его, столько раз сумевшего избежать смерти, сны эти гонят, как стая гончих псов, в страшный загон, в такой знакомый по охоте в стране юности его Кемет?
Кто так жаждет сжить его со света?
Положим, смерч — явление, с трудом предсказуемое, несет гибель всем, кто попадает в его оборот.
Но тут, ни с того ни с сего, во сне, чуть не захлебнуться собственной слюной?
Может быть, с непозволительной легкостью приблизился к Нему? К кому?
Даже назвал Его именем? Каким?
Именем вечности, сворачивающей спиралью прошлое, настоящее и будущее[12]?
В этот миг внезапно угрюмое погромыхивание в высотах лопнуло над головой, раскололось грохотом, содрогнулась земля, и вновь понеслось знакомое эхо: may ва во-у-у-у may ва воу-у-у…
Овцы и псы спят, и нет рядом Гавриэля, чтобы напомнить Моисею о неверии.
Надо как можно скорее, с рассветом, бежать из этих мест.
Внезапно — доселе неслыханная, всеобъемлющая, воистину мертвая тишина.
Внезапно — доселе не изведанное ощущение исчерпанности пространства, пробудившее сердечную тоску, опять до потери дыхания лезвием полоснувшую сердце.
Вот же, прожил немало, истоптал достаточно много пространства, но как будто топтался на одном месте.
Познал до основ язык египтян, империй Двуречья, легкий, небесно-летучий язык евреев. Мог стать жрецом, ученым, воином, гулякой, соправителем поднебесной страны Кемет, но судьба даровала ему пастушество, быть может с единственной целью познать самого себя, однако и этого не смог достичь, ибо почему-то все время тянуло в сон, а по сути это был страх дойти до края кратера, таящего в себе огонь иного мира, наклониться над краем неба.
Случайные спутники в жизни — Анен, Итро, Мернептах, аскеты, Мерари, Гавриэль, даже Сети, всесильно-синильный повелитель Кемет, — своим мимолетным касанием обозначали этот край, сами не в силах его распознать. И потому, вероятно, всю жизнь Моисей ощущает боль в сердцевине собственного существования, как будто там игла, на острие которой насажено истинное его я, и боль эта беспрерывно указывает на излишнюю его и, главное, безнадежную рассудительность, неколебимую трезвость, скучную посредственность проживания.