Но ведь рта не открывал.
Все готов принять — только не безумие.
Странно восприятие длящихся этих мгновений со стороны: существуешь ты, Моисей, на кончике страха, как Исаак существовал на кончике ножа Авраама.
И одна-единственная лихорадочная мысль: как спастись.
Потому и голос доходит как сквозь вату:
«…Увидел страдания народа Моего».
«…Вопль сынов Израиля дошел до Меня».
«…Иду избавить его от рук египтян».
Разве нельзя просто повернуться и уйти, ведь ноги не приросли к земле, хотя ощущение такое, что летишь в пропасть и жив, пока летишь, или как проигрываешь партию в шахматы: обратного хода нет, хотя можно смешать все фигуры. А еще точнее: втягивает в водоворот, не осталось дыхания, еще немного, и воды зальют легкие.
Поражает, что он еще жив, и поверх всех его лихорадочных размышлений слова доходят галлюцинирующе ясно, хотя, отзвучав, исчезают. И ловит себя Моисей на том, что усиленно прислушивается, внезапно поняв, как смертельно опасно упустить даже один звук.
И выходит, на случайном движении воздуха, обернувшемся голосом, зиждется основа Мира.
Еще более потрясает, что голос не о времени, не о пространстве, не о Сотворении мира, но о чем-то очень человеческом, касающемся каждого сердца: о жестокости и милосердии.
Но уж совсем уму непостижимо требование вывести целый народ из рабства в этом мире деспотических империй и карликовых царьков-диктаторов, которые только и держатся все на жестоком унижении себе подобных, считая их говорящим скотом.
— … Я пошлю тебя к фараону; выведи из Египта народ Мой.
Только бы кончилось это наваждение, если оно вообще кончится, думает Моисей, но школярская привычка канючить берет верх:
— Кто я, чтобы мне идти к фараону и вывести из Египта сынов Израиля?
– Я буду с тобой.
В этот миг ощущает Моисей неведомую доселе тяжесть собственного существования, словно кто-то положил руку ему на плечо, оперся на него всем пространством и отныне, будьте уверены, направит, и невероятным чудом кажется Моисею безначальное время безделья и праздности, которые он проклинал лишь несколько часов назад.
Надо взять себя в руки, а то ведь речь совсем стала конвульсивной:
— Сынам Израиля скажу: «Бог отцов ваших послал меня к вам»… Они спросят: имя Его…
— Ты уже назвал имя. Еще никто никогда не произносил его, чтобы тут же не лишиться жизни.
Кто еще не насытился желанием испытать мою душу гибелью? — думает Моисей, надо успокоиться, в конце концов, своим поведением Он дает понять, что просто щадит меня, ибо жадность моего любопытства ставит под угрозу мое же существование: Он достаточно ясно намекает, что Его мое лицо, как форма преходящего праха, не интересует. Дать же мне увидеть свое лицо означает — принести мне смерть.