— Познакомься: ученый из Двуречья. Вперед сто очков даст всем нашим знатокам.
Шарообразный прокаркал свое имя, одно из тех, которое забывается в момент его произнесения. Протянутая рука повисает в воздухе. В данной ситуации Яхмес может себе позволить такую вольность, зная затаенную садистскую ненасытность своего хозяина.
— Где же они сейчас?
— Вернулись к месту, которое называется Пиха-Хирот, что-то в смысле «Уста свободы», вот здесь, между Мигдолом и Тростниковым морем, перед Баал-Цафоном, в смысле «Повелителем севера».
— Такое ощущение, что, несмотря на тот столб огня, они блуждают. По-моему, хваленый их бог запер их самих в пустыне, а может, и сам заблудился.
— Что прикажешь делать, мой повелитель?
— Иди выспись, на тебе лица нет. Надеюсь, не от правдивости моих слов, сказанных тебе до полудня. Будь у меня до восхода солнца во всеоружии. Нас ждут великие дела.
Задолго до рассвета вскакивает Яхмес от ржания своих коней, нетерпеливо и нервно отзывающихся на дальнее, несущееся по всему горизонту ржание собратьев. Звон скачущих копыт металлически отскакивает от земли несущейся навстречу колеснице в редкий по свежести, знобящий ожиданием и тревогой воздух.
Сотни коней, запряженных в шестьсот колесниц, нетерпеливо роют копытами землю, ржанием разряжая нестерпимое ожидание скачки. Такой сжавшейся, как пружина, мощи армии Яхмес давно не видел.
— Теперь я абсолютно уверен, — говорит ему фараон, — они предали меня. Ты идешь во главе прорыва. Этот будет неподалеку от тебя.
Опять тот не замеченный им человечек, большой знаток и малый червяк, смешно и коротконого подпрыгивает на коне.
— Не понимаю, мой повелитель, ты что, собираешься их уничтожить?
— Там видно будет.
— Это племя всегда было бессильным. Теперь судьба их раз и навсегда будет решена. — Надменен голос человечка.
Яхмес берет с места в карьер, колесница его чуть не опрокидывает человечка вместе с его неповоротливо огромным конем.
И вот уже со страшным гулом, знакомым лишь слуху поверженных народов, наматывая в испуге бросающееся под колеса и копыта пространство, пугая птиц, в страхе взмывающих ввысь, а порой затягиваемых насмерть этой бешеной гонкой, несется армада по дорогам, полям, подминая холмы, разбрызгивая ручьи и озерца, все более и более набирая силу бега.
И Яхмес, искусный колесничий, которого в свое время научил этому делу не кто иной, как Месу-Моисей, несется впереди, ощущая на своем затылке волчье око хозяина, несущегося позади армады, и время от времени ощупывает пояс, в который ночью зашил золото.
После полудня земля под копытами забирает вверх, армада замедляет ход, и вот — замерла на высоте, а в разворот пространства, внизу — море, и масса племени, казавшаяся столь огромной при исходе, кажется сжавшейся и беспомощной на фоне моря и бессильной перед обложившей ее с трех других сторон армадой.