— А ты по телевизору-то его не видел сегодня? — не выдержал Аркадий Яковлевич.
— Ну… видел. Только я не понял — на кой он с этими ребятишками гонялся-то?
— Так ведь вы и фал.
— Да ну, зря он это. Выиграл у шпаны какой-то, а разговору теперь только и будет: хулиган, правил не соблюдает… Аварийные ситуации создает… — Михалыч поглядывал на босса: правильно ли отвечает?
— Вот-вот! И разговору будет, и я еще ему взбучку устрою — мало не покажется. — Соболевский при этом весело подмигнул водителю.
— Вообще-то, если честно, мне даже понравилось — по-русски как-то, — осмелел Михалыч. — Так-то он малый вроде ничего, надежный. Но и лихой, если надо, верно? Русак, одним словом… — сказал и посмотрел на Соболевского с легкой опаской: угадал?
— Ну-ну… — непонятно ответил тот, откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза.
Внутренне перекрестившись, замолчал и Михалыч. Видно, игра в демократию закончилась. Школа у него — будь здоров, он давно поуял, что собой представляет хозяин, знал, что когда Соболевский начинает играть в этакого другана, с ним надо держать ухо востро.
Соболевский действительно любил изображатьде-мократа, выходца из народа. Более того, чем он становился богаче и могущественнее, тем сильнее у него прорезался комплекс некоего «отца народа» — простого, быдловатого народа, словно специально созданного для того, чтобы существовать под началом таких умных людей, как он сам. Любил спрашивать обслугу о жизни, о семье, любил сказать тем же телохранителям: «Эх, сейчас бы по стакану, да?» — хотя сам не пил и считал это занятие низким, уделом все того же «быдла». Водителю он выпить не предлагал, но мог сказать по дороге, совсем как свой в доску: «Смотри, какая баба пошла! Платье как стеклянное… Ух, отчаянный народ эти девки, дай только повод раздеться!»
Михалыч знал об этих его штучках, поддакивал хозяину, чтобы сделать приятное, хотя другой раз и не видел никакой девки — ему на дорогу надо смотреть. А куда денешься? Тем более хозяин по-человечески беседует, показывает, что они вроде на равных. Но ведь ежу ясно, что демократия Соболевского однобока. Попробовал бы Михалыч сказать ему: «Смотри, мол, Аркадий Яковлич, какая телка пошла!» — тот, конечно, неприятно удивился бы такому амикошонству и начал бы сурово выговаривать: «Смотри на дорогу! За что я тебе деньги плачу? Ишь ты, телку ему подавай, мудаку старому!» Это в лучшем случае. А скорее всего, попер бы его с работы, на хрен. И конец на этом всякой демократии и всякому там интернационалу…
Но он-то, Михалыч, человек опытный, еще кремлевских возил, все эти штучки знает. А вот охранник у них был, Витя, здоровый мудила, Чечню прошел, а так и не научился соображать, что к чему. Поверил в эту самую «демократию», сунулся к хозяину с какими-то там своими проблемами — и вылетел! И правильно, между прочим! Раз таких простых вещей не понимает… У него же, у Соболевского, голова государственная, ему надо о больших делах думать, а не о том, почему Витину жену на работу не берут или почему тот должен все время сидеть вместо нее с ребенком… Что-то он там говорил — больной он у него, ребенок-то, что ли… По пьянке небось заделал — вот и больной… Раньше бы Витька в профсоюз побежал, а теперь нету его, профсоюза-то… И полетел Витя с работы со свистом…