И от новой серии вопросов в голове майора возникло подозрение, что, возможно, и не совсем бандиты его допрашивают, хотя они и разговаривают на матерном языке пополам с феней. И он стал оправдываться, что сам ничего не знал, что и его тоже подставили начальники, сделали крайним, хотя он всегда стоял за своих и не давал местных в обиду. В общем, вертелся ужом, доказывая свою полную невиновность.
— Вот же падла, мусор, — сказал все тот же грубый голос, — это за кого ж он нас держит, брателла? Дай я ему его же пушку в очко загоню?
Майор поизвивался еще, подергался, но привычной тяжести пистолета на боку не обнаружил, — значит, вытащили.
— Ништяк, лучше кабанчика подпалим... Горелку взял?
— Ща...
Через короткое время Сенькин услышал и даже увидел, как чуть в стороне от него зашипела, забила, то стихая, то усиливаясь до свиста, острая, ядовито-синяя струя пламени. И майора затрясло, заколотило так, что тело стало, словно само по себе, уже без его участия и как бы помимо его воли, извиваться, скручиваться и выгибаться, чтобы бессильно опасть и снова напрягаться и дергаться до сумасшествия.
Короткий, плоский удар по лицу сразу привел его в чувство.
— Либо ты колешься, сучара, либо поджариваем тебя, начиная с яиц. Кто придумал зачистку? Кому нужна была разборка?..
Резкое шипенье горелки, поставленной возле уха, подсказывало быстрые и максимально полные ответы. Все стал рассказывать Сенькин, ничего не скрывая, — как приехал к нему Затырин, что пил, чем конкретно занимался с его сотрудницей Люськой, которую он специально для этой цели и держит при себе, как он потребовал список, кого в нем отметил, а потом вызвал ОМОН. Много чего рассказал, пребывая будто в полузабытьи. А после, как ему стало известно на другой день, все, кого в тот вечер забрали в клубе и позже, по домам, сознались в совершении многих преступлений. Там и хранение оружия, и наркота, и проституция, и бандитизм, сознались в поджогах и взрывах, ничего не забыли — «висяков» зараз немерено закрыли, один бог знает сколько...
— Лепит горбатого? — спросил один.
— За фраеров держит, — ответил другой. — Ну сам хотел...
Немного успокоившийся было майор почувствовал, как железные пальцы ухватили его щиколотки и, резко разорвав путы, широко растянули ноги в стороны. А шипенье горелки переместилось с правой стороны к ногам. Он снова забился, дергая связанными руками. Но пламя приближалось к нему, и вот уже сквозь ткань брюк на ширинке он с ужасом почувствовал приближающийся смертельный жар. Из последних сил он истошно завопил, но крик не успел вырваться из его рта, ибо липкая пленка снова больно запечатала губы. Страх наваливался на майора, и одновременно усиливался и жар... Вот уже завоняло опаленной огнем тканью. Еще миг — и у него не выдержал желудок... И казалось, это было не облегчение, а последний, уже бессильный протест, сопровождаемый громким бурлением и ревом в кишках.