«Надо думать, исполнение будет поручено тебе?», я доверительным тоном поделился с ним своими соображениями.
«Ничего личного, диджей». Голос Пени звучал как голос профессионального друга. «Такие вещи я по своей инициативе не делаю». Тут принесли заказанную выпивку и чистую пепельницу. «Но можешь держать пари, что если попросит Барон, я это сделаю».
«Кто ты такой, чтобы Барон тебя просил?», я решил подпустить что-нибудь в стиле Барона.
Пеня хладнокровно пропустил оскорбление мимо ушей. Капо ди тутти капо, очевидно, прекрасно развлекался, играя в Великого Предсказателя.
«Не твое дело спрашивать об этом», предупредил он меня очень, очень дружеским тоном.
«А что мне у тебя спрашивать, если я ничего не знаю?»
«Почему?»
«Что почему?»
«Это ты должен спросить: почему?». Еще один непонятный совет. Раз он говорит загадками, пусть сам их и разгадывает, если ему охота, решил я.
«Тебе виднее», пробормотал я примирительно, «будь по-твоему, только отъебись».
«Я тоже не знаю. Но, похоже, знает Титус».
Загадка начала подванивать, и я на всякий случай отпил глоток вильямовки[31].
«Титус? При чем здесь он?»
Пеня тоже отпил глоток, кобенясь как грудной младенец с пустышкой во рту и говнецом в пеленках.
«Титус откупился у Барона».
«Да ладно», отреагировал я с издевательским удивлением.
«Он мне исповедался. И признался кое в чем очень важном. Очень важном и очень болезненном».
«А я думал, у Барона аллергия на педиков».
«Я разве говорил про педиков?»
«Ты говорил про Титуса».
«Я говорил про исповедь», поправил меня Пеня, особо подчеркнув последнее слово. От постоянной ухмылки уши у него приклеились к черепу.
«Ты имеешь в виду, что он на кого-то настучал?»
«Это было больше, чем настучать».
«И какое отношение это имеет ко мне?», наконец-то я задал вопрос, которого так ждал Великий Предсказатель.
«Я не говорю, что имеет, но всяко может повернуться», сказал он и с шумом выдохнул воздух, словно освободившись от мерзкой тайны, царапавшей ему язык, наподобие пломбы, которая выпала, отломив кусочек зуба, и теперь ее не проглотить, а выплюнуть на ладонь противно, потому что увидишь нечто очень, очень гнилое, нечто сросшееся с твоим мясом, костью и слюной.
«Как?», я глянул на него над кромкой стакана. Алкоголь, может, и был заинтересован услышать ответ, но обо мне сказать такого было нельзя.
Пеня потер затылок, закинув назад бритую голову. Он как будто колебался, а может быть, хотел, чтобы так казалось. Его круглая голова умела быть очень, очень угловатой. «Ну», начал он как бы преодолевая нерешительность, «похоже, кто-то ебет девушку Барона». Он смотрел на меня так, будто в любой момент был готов мне подмигнуть.