– Колдун! – истошно взревела мама и, вырвавшись-таки из мужниных рук, распахнула калитку. – Проклятый колдун! Это все твои выходки! Я вам сына не отдам!.. – Она рванулась было к дяде Матвею по дощатым мосткам, но тот вскинул руки, растопырив ладони в ее сторону, и сказал вроде бы и не громко, но так, что и до Тараса донеслось каждое слово, обсыпая тело холодными, колючими мурашками:
– Стой там, где стоишь, женщина! Людям с грязными языками и черными мыслями не место в моем доме.
Удивительно, но мама и впрямь замерла после этих слов, будто наткнулась на прозрачную стену. Похоже, она удивилась невидимой преграде и замолчала на какое-то время, недоуменно глядя под ноги, но быстро пришла в себя, мотнула головой, словно отгоняя морок, и закричала снова, потрясая сухонькими кулачками:
– Я и сама не пойду в твой дом, мерзкий колдун! И не пущу туда сына, не пущу, не пущу!..
Насупленные брови дяди Матвея дрогнули вдруг, а губы на короткий миг скривились в улыбке.
– Ты больна, Ольга. Но такие болезни я лечить не умею. Ступай себе, я забыл, что ты сказала, но и ты забудь дорогу сюда.
– Я забуду! Я уже забыла, – трижды плюнула под ноги мама. – Я забуду не только дорогу к тебе, я забуду дорогу в это чертову Ильинку! Но и моего сына вы не увидите, не надейтесь!
Наконец-то не выдержал обалдевший от происходящего отец, стоявший до сих пор за калиткой.
– Оля, что ты несешь? – заговорил он, мотая от волнения головой. – Ты ведь и правда больна… Матвей, не слушай ее, прошу тебя! Она не в себе. Прости ее, она бредит. Сейчас мы уйдем, погоди. – Он подскочил к жене и, обхватив за талию, потащил к калитке. Но мама так двинула ему локтем, что отец, схватившись за бок, застонал. А она снова вперила ненавидящий взгляд на дядю Матвея:
– Ты хорошо запомнил, колдун? Забудь о моем сыне! И ты сам, и твое колдовское отродье пусть о нем позабудет! Твоя бесстыжая до…
Но договорить она не успела. Лицо дяди Матвея стало вдруг черным, глаза налились кровью, а голос превратился в звериный рык:
– Во-о-он!!! Вон от моего дома, убогая! Не смей своим гнилым ртом произносить это! Ни слова о моей дочери! Только попробуй – и сразу подавишься!
Мама попятилась и заметно побледнела. Видно было, что она по-настоящему испугалась. Но сильнее страха оказалось ее желание оставить за собой последнее слово. И она, хоть уже и не с воплем, как прежде, заговорила:
– Мне не то что произносить, а и вспоминать о твоей… – тут она вдруг поперхнулась, а потом схватилась руками за горло, и из него раздалось испуганное, даже будто бы жалобное сипение, а изумленные глаза стали вылезать из орбит. Она начала заваливаться набок и, если бы отец не подставил руки, рухнула бы на мостки.