Отпирать не было нужды: дверь тут же подалась. Косяк был размочален в щепки, и Дейв понял, что дверь взломали монтировкой или чем-нибудь вроде того. Проверять, на месте ли машина, не имело смысла. Да, гараж пуст, Гэллоуэй знал это заранее, еще дома. Включать свет он не стал — ни к чему.
Дверь он закрыл кое-как, без обычной тщательности. И чего ради он застыл посреди двора, за домом, где все окна черны, кроме одного-единственного — окна его квартиры? Незачем торчать во дворе. Нечего ему здесь делать. А что ему теперь вообще делать дома? И все-таки он побрел к себе, не спеша, останавливаясь на каждой ступеньке, словно чтобы подумать. Запер дверь на ключ, снял пальто и шляпу, повесил на вешалку, дошел до кресла.
И, рухнув в него, уставился в пустоту. Иногда во сне переносишься вдруг в странную местность, и чужую, и в то же время знакомую, пугающую, как бездна. Все здесь не так, как бывает в жизни; однако в тебе оживают неясные воспоминания, и ты почти уверен, что уже бывал здесь — быть может, в прошлом сне или в предыдущей жизни.
Дейв Гэллоуэй пережил уже однажды эти мгновенья, его мозг и тело уже испытали когда-то ощущение всеобщего краха и пустоты. Тогда, в первый раз, он так же рухнул в это самое зеленое кресло, стоящее рядом с зеленой тахтой, — они с женой купили их в кредит в Хартфорде; тогда же были куплены два журнальных столика, два стула и столик для радиоприемника, а телевизора у них тогда еще не было.
Та комната была поменьше; дом, похожий на все дома, в которых сдаются квартиры, недавно построили: до них в той квартире еще никто не жил, вдоль только что проложенной улицы едва начинали приниматься деревья.
Жили они в Уотербери, штат Коннектикут. Дейв работал на заводе, где делали часы и другие точные приборы. Подробности того вечера навсегда врезались ему в память с такой же ясностью, как теперь будет помниться вечер у Мьюзека. Приятель, работавший на другом заводе, попросил Дейва прийти починить стенные часы, доставшиеся ему от прадеда.
Часы оказались немецкой работы, с изящной гравировкой на оловянном циферблате, с шестеренками, выточенными вручную. Дейв сбросил пиджак, встал на стул, почти касаясь головой потолка; до сих пор он помнит, как крутил стрелки, отлаживая бой, добиваясь, чтобы механизм отбивал четверти, получасы и часы. Окна были открыты. Происходило это тоже весной, разве что чуть более ранней, и на столе рядом с ржаным виски и бокалами стояла большая миска с клубникой. Жену приятеля звали Патриция. Она была итальянка по происхождению, черноволосая, с крошечными рябинками на лице. Чтобы не покидать мужчин, она притащила в гостиную гладильную доску и гладила пеленки, отлучившись только раз: проснулся один из малышей, и она ходила его убаюкивать. У нее было трое детей: четырех лет, двух с половиной и годовалый, а она, безмятежная, сияющая, как спелый плод на ветке, снова была беременна.