Внезапно Дейв понял, что ревнует. Только что, когда он слушал Изабеллу, кровь внезапно бросилась ему в лицо — это был самый настоящий приступ ревности.
Сам он ни разу не заходил к Хоукинсам. Проезжая мимо, видел их ветхий деревянный дом, с облупившейся краской, окруженный грудами хлама; около веранды вечно копошились дети и щенята. Эта мелюзга выкатывалась на дорогу совершенно неожиданно, и, чтобы не задавить кого-нибудь, Дейв всегда предусмотрительно сигналил.
Медно-рыжие близнецы гоняли по тротуарам на велосипедах, не прикасаясь к рулю, и вопили, словно индейские воины.
И вот два, если не три месяца Бен ежедневно виделся с этими людьми и, наверно, начал считать себя чуть не членом их семьи.
Перед отцом он ничем себя не выдал. Ни разу не обнаружил желания поговорить по душам. Он и малышом не любил излияний. Дейв помнит, как в первый раз отвел его, четырехлетнего, в детский сад. Малыш не заплакал, только бросил на уходившего отца долгий, укоризненный взгляд. Придя за сыном, Дейв с тревогой спросил:
— Ну как тебе тут?..
Мальчик ответил невозмутимо, без улыбки:
— Хорошо.
— Воспитательница добрая?
— Я думаю, добрая.
— А дети?
— Тоже.
— Что вы делали?
— Играли.
— И все?
— Ага.
Шли месяцы. Дейв изо дня в день задавал те же вопросы, мальчик отвечал всегда одинаково.
— Тебе нравится в школе?
— Да.
— Там веселее, чем дома?
— Не знаю.
Много времени спустя, расспрашивая и сопоставляя ответы, Дейв обнаружил, что в школе над Беном измывается одноклассник, который гораздо выше и сильнее.
— Он тебя бьет?
— Бывает.
— Чем бьет?
— Кулаками, чем попало, а то просто толкает в грязь.
— А ты не защищаешься?
— Когда буду таким же большим, как он, я его побью.
— Учительница позволяет ему тебя обижать?
— Она не знает.
В те годы он был коротконогий, голова казалась несоразмерно большой; отец часто замечал, как он, воображая, что его никто не видит, что-то яростно бормочет себе под нос.
— Что ты говоришь, Бен?
— Ничего.
— С кем это ты разговариваешь?
— Сам с собой.
— И что же ты сам себе рассказываешь?
— Всякие истории.
Что за истории — Бен не объяснял. Он бдительно охранял свои тайны. Долгое время Дейва мучил вопрос: что он скажет сыну, когда тот спросит о матери? Необъяснимое суеверие мешало ему говорить, что она умерла. А как объяснишь ребенку, что мать бросила его, и он никогда ее не увидит?
Но Бен ни разу об этом и не спросил. Ему шел седьмой год, когда они наконец расстались с Уотербери. Неужели ребята в школе, знавшие все из разговоров родителей, открыли Бену правду?
Возможно, так и произошло, но по его поведению ничего нельзя было понять. Бен не казался ни угрюмым, ни замкнутым; как у всех детей, у него случались вспышки бурного веселья.