Уиллоу и Шона переглянулись, обмениваясь собственными переживаниями. Шона мысленно передала что‑то Уиллоу, и Уиллоу ее без слов поняла.
— Эрику пора спать, — объявила Уиллоу. — С вашего позволения, милорд.
Он кивнул, хотя все еще находился во власти воспоминаний. Ветер нежно пошевелил белоснежный галстук под его гладко выбритым подбородком.
Уиллоу встала, взяла Эрика на руки и исчезла внизу холма.
Шона села и налила Коналлу еще вина.
— Я знаю, как это бывает, когда умирает тот, кого ты любишь. Как будто у тебя вырвали кусок, и ты думаешь, что рана никогда не перестанет кровоточить.
Рассеянный взгляд Коналла медленно сосредоточился на ней.
— Но со временем перестает, — продолжала она, — рана зарастает. Хотя шрам остается навсегда.
Коналл машинально кивнул и взял стакан.
— Думаю, это благословение Господне, что память о любимых крепнет. Помню, — заметила она, и на ее губах заиграла грустная улыбка, — когда я была крошечной девочкой, отец принес черный лак, чтобы покрыть стол, который сделал. Мне очень понравилась эта блестящая черная краска, и я использовала ее, написав на стене сарая бранные слова.
Коналл хмыкнул.
— Надо же было такому случиться, что в этот самый момент мимо на воскресный обед ехал на лошади приходской священник и увидел мою проделку раньше моего отца. Вот так! Лицо моего отца побагровело от стыда и гнева. Он разозлился на меня за то, что я написала неприличные слова, и на моих братьев, которые научили меня этому.
Она запрокинула голову.
— Я думала, что меня ждет порка. Но папа, как сейчас помню, упал передо мной на одно колено и сказал: «Я хочу, чтобы ты знала, что я тебя очень люблю. Но мне не нравится то, что ты сделала. Так что теперь ты должна все исправить, и тогда все снова станет по‑прежнему». Он дал мне ведро с известью и велел закрасить плохие слова. Но сколько бы раз я ни белила сарай, проклятая черная краска все равно проступала.
Коналл покачал головой:
— Очевидно, урок не пошел впрок.
Шона звонко рассмеялась:
— Не пошел. Но, видите ли, мои воспоминания о папе все такие. Сколько бы времени ни прошло, что бы ни случилось с тех пор, чтобы затмить их, память об этом жива. И я не хочу, чтобы эти воспоминания стерлись. И хотя отцовское расположение в тот день я потеряла, мысль о том, что он не перестанет любить меня, что бы я ни натворила, делала меня счастливой.
Взгляд Коналла снова устремился вдаль. Голубизна его глаз сливалась с голубизной неба.
— Воспоминания о моей жене немного отличаются, Шона. Кристина стала чем‑то вроде отражения в витражном стекле. Есть разрозненные кусочки нашей совместной жизни, которые я бережно храню в памяти, но целостной картины нет. Все разобщено… размыто.