И много было таких случаев. Теперь уж я всего не упомню!
Когда я был в четвертом классе, против учителя словесности, Алексея Гавриловича Туманского, товарищи мои составили заговор: согласились не отвечать ему урок. Туманский, человек не злой, но горячий и вспыльчивый, чем-то, не помню, обидел нескольких учеников, и товарищи вступились за них.
Я считался любимцем Алексея Гавриловича. И он, действительно, любил меня, был всегда добр ко мне и, кроме того, я чувствовал себя очень обязанным ему: за год перед тем, за одну дерзкую шутку гимназический совет хотел меня исключить; директор колебался и из всех учителей только один Туманский горячо заступился за меня, стоял горой, и кончилось тем, что меня оставили в гимназии… Накануне того дня, когда заговор следовало привести в исполнение, я сказал Антону Попову:
– Как же мне теперь быть? Мне совестно отстать от вас, да не хочется идти и против Алексея Гавриловича… Ведь он мне ничего худого не сделал, а добра от него, сам знаешь, я видел не мало.
Антоша призадумался.
Уже несколько лет мы с Антошей были так дружны, так хорошо знали друг друга, что иногда с двух-трех слов понимали один другого. Теперь же я смотрел с недоумением на его поникшую голову, и никак не мог догадаться: к чему придет моя совесть. Вдруг он поднял голову.
– А по твоему мнению, в этом деле кто прав: Алексей Гаврилович или мы? – спросил он, посмотрев на меня в упор своими светлыми, открытыми глазами.
При его вопросе мигом для меня все стало ясно, точно солнечный луч озарил меня. Теперь я уже заранее знал: что скажет мне Антон Попов.
– Конечно, мы правы! – ответил я.
– А если мы правы в этом случае, то ты должен идти с нами заодно, хотя Алексей Гаврилович и не сделал тебе ничего дурного!
– Антоша, голубчик! Какое же скверное будет мое положение… ведь это ужас! – продолжал я. – Подумай! Человек спас меня, а я стану делать ему неприятности…
– Да! Я знаю: он выручил тебя из большой беды, – согласился Антоша. – Но теперь он поступил с нашими товарищами несправедливо…
– Эх, Антоша!.. Как ты рассуждаешь… – начал было я.
Он крепко сжал губы, и легкий румянец проступил на его щеках.
– Ну, что заохал! – горячо заговорил он, блеснув на меня глазами. – Ведь не всегда, брат, легко поступать по справедливости. Ведь и все зажили бы по правде, если бы это ничего не стоило. Не велика важность сделать то, что можно сделать без труда… Нет! Ты всегда будь справедлив, хотя бы это и было тяжело! Ты себя не жалей, помучься, потерпи… Вот это дело!..
На следующий день, Алексей Гаврилович, придя в класс, стал тотчас же спрашивать урок, но ему никто не отвечал. Он только повторял: «следующий! следующий»… но «следующие» упорно молчали, точно воды в рот набрали. Мне стало неловко, стало жаль Алексея Гавриловича, и сердце мое сильно забилось, когда очередь дошла до меня. Он, бедняга, казалось, был совершенно уверен, что уж я-то, по крайней мере, не изменю ему и стану отвечать урок.