— Ты передал ей коробку с одеждой? — говорит Тодже.
— Да, передал, — говорю я.
При этом у него такой вид, будто он мне не верит. Будто он ни в чем мне не доверяет.
— Ты точно передал? — говорит он.
— Клянусь богом, — говорю я. — Там был ее сын, и если бы…
— Ладно! Ладно! — кричит он. — Я не прошу тебя приводить свидетелей. Я только хотел узнать, передал ли ты ей коробку с одеждой. По такому поводу незачем клясться.
Он отворачивается от меня и смотрит в открытую дверь. Кажется, он рассержен. Он встает и начинает ходить взад-вперед по моему дому. Интересно, что еще он мне скажет.
— Она точно сказала, что придет?
— Да… Она… она…
— Говори же, наконец! Перестань запинаться, как болван! Ты и есть болван! — кричит он.
— Да, она сказала, что придет. Когда я сказал, что вы просили ее прийти, она сказала, что придет.
— Так где она?
— Она сказала, что скоро придет. Вот все, что она сказала.
— Ты хочешь сказать, что она не понимает, что, когда я зову ее, она должна сразу прийти, — или ты такой идиот, что не можешь ей втолковать, что, когда я зову, надо прийти сразу?
Что я могу ответить? Я молчу и смотрю в пол. Ибо почем мне знать, какие слова не приведут его в бешенство?
— Слушай, — говорит он. — Как ты выполнил мое поручение? Ты не просто оставил ей…
Он умолкает. Он снова смотрит в открытую дверь. Интересно, о чем он сейчас думает? Он подходит к самой двери. Он приподнимает пальцем шляпу со лба и всматривается. По направлению к дому жены Ошевире важно шагает солдат. Тодже стоит в дверях и не сводит с солдата глаз. Он перестает всматриваться, только когда понимает, что солдат направляется куда-то еще. Затем он опять поворачивается ко мне:
— Ты что, просто оставил у нее коробку и сказал: «Тодже сказал, чтобы вы пришли к нему в мой дом»? Это все, что ты сделал?
— Ну, я немного подождал…
— Ты немного подождал! — взрывается он. — Разве я тебе не говорил, что, когда ты скажешь, чтобы она шла ко мне, ты должен остаться в ее доме и играть с ее сыном?
— Вы говорили.
— Так отчего же ты здесь?
— Простите меня, — говорю я. Кажется, он так сердит, что способен на все. Может быть, он меня ударит.
— Слушай, Одибо, — говорит он. — Ты что, не понимаешь, что эта женщина в беде?
— Я понимаю.
— Ты понимаешь? И ты что, не видишь, что я стараюсь помочь ей?
— Я вижу.
— Нет, я думаю, ты не видишь, — говорит он. — Потому что ты слишком туп, чтобы это понять. Ты просто дурацкая безмозглая туша. Ты такой идиот, что, даже когда понял, что женщина боится за себя и свое дитя, не можешь сообразить, что, если ей надо уйти, кто-то должен остаться в доме и побыть с ее сыном, чтобы мать не волновалась.