– Прошу извинения, – сказал он, прижимая фуражку к груди, – глубоко взволнованный неприятным происшествием, поспешил излить свое сердце к приятелю и в волнении забыл правила этикета. Прошу великодушно!
Долинин, видя смущенного Грузова, нерешительно державшего в руке шляпу, сказал ему:
– Можете идти, Антон Иванович, со своим приятелем. Наше дело не горит. Отдохну и я!..
Грузов пожал руку Долинину и вышел. Косяков еще раз прижал фуражку к груди:
– Прошу великодушно… – И пошел следом за Грузовым. Едва они вышли на улицу, как Грузов обернулся к Косякову с упреком на лице.
– Я тебя просил, Никодим. Какая неосторожность!
Косяков строго взглянул на Грузова.
– Это что я к нему вошел? Что, так сказать, обнаружил твое знакомство со мною?
Грузов смутился.
– Да… То есть нет… но если человек с известным положением и если вдруг его ожидает, может быть, карьера… – забормотал он, сбиваясь под строгим взглядом своего друга.
Косяков вдруг остановился и, прислонясь к фонарному столбу, сложив на груди руки, сказал:
– Объяснимся!
Грузов растерялся.
– Я, Никодим, ведь так… я, собственно. Ты, собственно, про что важное…
– К черту важное! – заорал, внезапно приходя в раздражение, Косяков. – Объяснимся!.. Ты мне намекал не раз на это, но я игнорировал, пропускал мимо ушей! Да! Теперь довольно! Что ты хочешь сказать? Что Никодим Косяков тебе не пара, что связь с ним роняет тебя в глазах общества, да? Косяков, отставной корнет, бывший богач, тебе не пара? – Косяков в азарте ударил себя по груди и придвинулся к Грузову.
Грузов подогнул колени и растерянно смотрел на взволнованного друга, а тот, все возвышая голос, продолжал:
– Со мной генералы дружили! Я – дворянин! А ты простой мещанинишка, и вдруг такая фанаберия! А? Так знай, я брошу тебя, и – все. У меня все в руках, и шиш тебе, коли ты скотина! – он гордо махнул рукой, повернулся и пошел по улице.
Грузов некоторое время стоял, сраженный неожиданностью, но потом сразу опомнился и в три гигантских шага нагнал оскорбленного друга.
– Никодим, Никаша, – забормотал он, хватая его за плечо, – прости, я ведь не то, не того. Ну, обругал, и будет! Никодим, ведь я душою…
Косяков презрительно отодвинул плечо.
– Как честный человек! – продолжал испуганный Грузов. – Хочешь, завтра пойдем в контору вместе. Я тебя с ним познакомлю. Ну, брось, Никодим, вот и» Медведь»! Зайдем, выпьем!
Отчаянье внушило ему эту блестящую мысль; блестящую потому, что это предложение сильнее всего, сказанного Грузовым, поразило Косякова. Он приостановился и сказал отрывисто:
– Я прощаю! Но в последний раз. Никто не смеет зазнаваться перед Косяковым. Зайдем!