Определенно он знал только одно - последнее его убежище на земле будет именно здесь, в этом забранном стеклом маленьком кубике неба, и никуда ему отсюда не деться.
Катя стояла под душем, ревниво следя за собой в запотевшем стекле. Тело само набрасывало автопортрет, не заботясь о форме, а просто даря от щедрот своих, легко, первозданно, как бог на душу положит. Вода била ровным единым током, дробя, вымывая, шлифуя, плеща у ног и вылетая в трубу.
Влад прислушался к шуму потока, к чистым ритмам, выбиваемым дождем. "Ты скажешь, ветреная Геба..." За полупрозрачным экраном с легкой диагоналевой строчкой ее тело виделось ему фрагментарно - наплывами, бликами, когда она приближалась к стеклу. Эта тайнопись живых пятен, сменяемых, как листки блокнота, делала каждый набросок значимым и полноценным. Истертую линию щек и летучие струи грудей, и размытый грозой овал живота и бедер... "Громокипящий кубок с неба..." Сквозь перепляс струй она пела, звенела, брызгалась, хлюпала. "Смеясь, на землю пролила..." Слава знал, как только он попытается отодвинуть экран, все прекратится. Вода выключится, тугие сосульки струй втянутся обратно в дырчатый домик, поток уйдет из-под ног, оставив на скользкой подстилке мокрую женщину с подурневшим простецким лицом. И ничего больше.
Он тихо вышел из ванной, унося стремительно смываемый образ и пытаясь затолкать его подальше в подсознание, впрок.
Покупка квартиры, которой Влад решил залатать сразу несколько прорех своей жизни и на которую он возлагал столько возможных сдвигов и перемен, теперь, наконец осуществившись, теряла для него всякий смысл, обесцениваясь до дурацкой причуды.
Катя вышла на цыпочках, оставляя мокрые копытца на сверкающем полу. Вертя востроносой головкой со стянутыми вверх волосами и вращая глазищами с бахромой смытых порыжевших ресниц, она шла хозяйкой, плоть от плоти этого сада-аквариума, его золотою рыбкой.
- Ой, - наткнулась она на живое, - ты что тут делаешь?
- Принюхиваюсь, - ответил "синяя борода", машинальным прищуром вписав ее в общий декор. Конечно, Катя была права: даже счастье он воспринимал с оттенком недоверия: а не сокрыли ли от него чего-либо более стоящего? Сморщенной подушечкой пальца она коснулась его лица. Щека была мокрой. Он плакал, и она не могла понять отчего. А он ничего не хотел объяснять. Просто они стояли, понимая, как растет между ними расстояние, неизбежно отдаляя друг от друга. С этим ничего нельзя было поделать.
- Я умру здесь, - прошелестело еле слышно, словно сказанное не им. Ей стало холодно. Волна гусиной кожи пробежала по спине. Опять перед ней обиженное лицо, жалобные глаза.