В кронах деревьев вздыхал ветер, а по пустынным тротуарам и вокруг колес оставленных на ночь автомобилей шелестели опавшие листья. Звук был очень тихим, исполненным скорби, и мальчик подумал, что, возможно, он единственный в Боулдере настолько вырвался из оков сна, чтобы слышать его. По крайней мере единственный человек. Как знать, что еще может оказаться там, в ночи; какое существо может красться в тени, подгоняемое голодом, приглядываясь и нюхая ветер.
Я до тебя доберусь! Я до тебя доберусь!
— Тони? — снова прошептал мальчик, но без особой надежды.
Ответом был только ветер, на сей раз он налетел куда резче, осыпав листьями покатую крышу под окном Дэнни. Несколько листочков, соскользнувших в водосточный желоб, замерли там, как усталые танцоры.
— Дэнни… Дэнни-и-и…
При звуке знакомого голоса он вздрогнул и, вытягивая шею, высунулся из окна, цепляясь ручонками за подоконник. Голос Тони прозвучал в ночи, и она тихо, тайно ожила, шорохи не прекратились, даже когда ветер снова улегся, листья неподвижно замерли, а тени перестали шевелиться. Ему показалось, что возле автобусной остановки в нескольких домах от своего он заметил кусочек тени потемнее, но было трудно сказать, правда это или обман зрения.
— Не езди, Дэнни…
Потом снова налетел порыв ветра, заставив его прищуриться, и тень исчезла с автобусной остановки — если она вообще там была. Он постоял у окна еще
(минуту? час?)
некоторое время, но больше ничего не дождался. Наконец Дэнни снова забрался в постель, натянул одеяло до подбородка и стал смотреть, как отбрасываемые недобрым светом уличного фонаря тени превращаются в извивающиеся джунгли, полные плотоядных растений, у которых было только одно желание: обвиться вокруг него, высосать из него жизнь и утащить вниз, во тьму, где красным пылало одно-единственное слово: