Продуктовые магазины по всей стране были пусты, а Елисеевский магазин в Москве ослеплял. Приехавшие в командировку в Москву из голодной провинции ходили сюда как в музей. Изукрашенный золотом и лепкой потолок, гигантские люстры, горящие тысячами огней… Здесь можно было купить розовую, нежную, «довоенную» колбасу, белый хлеб, сыр, икру, отличное грузинское вино (Коба как-то передал мне комплимент Рузвельта: «Если бы я не был президентом, я стал бы коммивояжером по продаже грузинских вин»). Продавали кофе, но домашние кофемолки были редкой роскошью, так что большинство покупателей просили «помолоть». В Елисеевском всегда витал восхитительный кофейный аромат.
Однако за всем этим пиром, за привезенной западной «роскошью» наблюдали внимательные глаза моего друга.
Уже на следующий день после речи Черчилля началось безумие – свирепая, яростная антизападная компания. Иностранные названия исчезали. «Бары» теперь назывались «пивными» и «рюмочными», но «Коктейль-холлу» на улице Горького, куда ходили в основном иностранцы, Коба велел оставить прежнее название.
В этот манящий мир сладкой капиталистической жизни всегда выстраивалась очередь из наших граждан и иностранцев. Очередью управлял стоявший за стеклянной дверью огромного роста швейцар. Он конечно же работал на Лубянке. Для «советских» очередь была длинная и неподвижная. Иностранцев швейцар пускал без очереди. Некоторые посвященные «наши» проходили мимо ожидающих и стучали кулачком в дверь (из кулачка торчала смятая солидная купюра, не заметная для очереди, но видимая швейцару). Счастливца впускали. Его встречали глаза и уши: за столиками постоянно сидели несколько «посетителей» – дежурных агентов Госбезопасности. Каждый вошедший брался на заметку. Все разговоры фиксировались.
В это время в Москву приехал мой американский «связник».
Чтобы не пугать его угрюмостью столицы, я решил встретиться с ним в «Коктейль-холле», на этом более привычном ему островке западной жизни.
Швейцару было приказано в тот день: никаких трехрублевок и, главное, никаких иностранцев, в «Коктейль-холле» должны быть только «свои» (то есть наши сотрудники) и несколько завсегдатаев – знаменитых представителей творческой интеллигенции (для антуража). Уверен, что Коба уже готовил некоторых из них для будущего процесса интеллигенции, и беседы подвыпивших деятелей культуры старательно записывались.
Я вошел. В зале за столиком сидели «творцы»: в белом смокинге с бабочкой – автор самых популярных тогда песен композитор Богословский, усатый с армянским лицом – знаменитый поэт Константин Симонов, щеголявший фронтовой гимнастеркой с орденами… К ним подсел человек в грязноватом шарфе и в шляпе, из-под которой глядели длинные усы и хищный нос. Шляпу он не снял, так и оставался в ней. Это был писатель Олеша, когда-то знаменитый, а нынче совсем не печатающийся и сильно пьющий…