— Не знаю, где он ее прячет, но где-то недалеко, — объясняет Чакон, потряхивая браслетами. — Если придется его пырнуть, можешь не сомневаться, Хинесито, можешь не сомневаться, — подсказывает она.
Хинесито знает, что подсказки Чакон — это замаскированные приказы, и соглашается, ковыряясь в коренном зубе. И тут краешком глаза Чакон засекла путешественника, малявка, в тот самый момент, когда он вытащил фляжку и налил в стакан виски. Чакон взбешена и, закончив отдавать приказы, она подходит к путешественнику, осыпает его брешью и указывает на дверь. Мы уже говорили, что путешественник опрометью выбегает на улицу с единственным желанием — выкурить сигаретку. И что в поисках огня он не заметил вышедшего из дома старикашку со своим полным хлама чемоданчиком. Не заметил он и того, как вслед за ним вышел Хинесито в сопровождении трансвестита. Запомни, малявка, что трансвестит первым набросился на старикана, схватив его за печальную козлиную бороду. У Хинесито не выдерживают нервы, и, поскольку старикашка сопротивляется, он вытаскивает нож и всаживает тому в брюхо прямо там же, малявка, напротив автостоянки. Они обшаривают труп, когда слышат приближающиеся шаги. И прячутся. Это поступь путешественника, который, так и не раздобыв огня, с неприкуренной сигаретой в руке наталкивается на окровавленную тушу. И тут начинается история погребенных сокровищ и внутренних границ, малявка, история ветра и безумия, которые будут преследовать путешественника на каждом шагу.
* * *
Случается, что чайки выражают свой протест громкими криками. И стервятники жалуются, что топляки одна кожа да кости и мясо у них жесткое. И случается также, что путешественнику нужен кто-нибудь, кто, черт возьми, объяснил бы ему, кто такие топляки, возможно, именно ища этих объяснений, он и зашел в «Воробушков». Он был похож на жертву кораблекрушения: фуражка сидела набекрень, а взлохмаченные волосы напоминали птичье гнездо. В конце концов он захлопнул за собой дверь, как сообщила следователю одна из девиц, та, что из Гвинеи и просит называть себя Камиллой. В назначенный день она явилась в суд в пепельного цвета блузе, сквозь которую просвечивали ее спелые соски. Прежде чем сесть, она прошлась по залу в коротких обтягивающих шортах, едва прикрывавших пах. Все сходилось к глубокой ложбинке, освидетельствовав которую нотариус мог бы выдать отдельную метрику, о чем он, сообщнически перемигнувшись, и шепнул следователю. Сей последний, натура очень поэтическая и всячески желающая стать выше своего судебного статуса и протокола, записал, что Камилла улыбалась кротко, как овечка, обнажая свои белоснежные зубы с той же естественностью, с какой выставляла напоказ свои цветущие пахи. А теперь, после этих лирических отступлений, проследим за путешественником, так как из слов Камиллы явствует, что, прежде чем он дошел до стойки, перед ним во всей своей пряной красе явилась Милагрос; пышнобедрая, с тонкой восточной талией и щекочущей нервы походкой. Достаточно было одного ее взгляда, и у путешественника приподнялась свисавшая на глаза прядь. А у Милагрос глаза горели, как у дикой кошки, готовой вот-вот наброситься на него.