— Никакой, куколка, — ответил путешественник. — Никто не хочет брать на себя ответственность за мою участь.
Он тут же заказывает тоник, на что Милагрос предлагает ему виски, больше похожий на спитой чай. Они присаживаются и прилаживаются. Его податливые, как вода, руки касаются ее смуглых налитых ляжек. Левантинец пробудил в путешественнике тоску по человеческой коже, и поначалу она ничего не говорила ему, но взгляд ее говорил многое. Его влажные молчаливые ладони двигаются все выше по ее горячим и услужливым ляжкам. Пальцы, извиваясь, ощупывают очертания единственной родины, способной его сразить. И тогда она улыбается ему и рассказывает все без утайки. Как будто знала его всю жизнь, как будто желая причинить ему боль, она рассказывает о своем Чане Бермудесе и о том времени, которое он уже провел за решеткой. Путешественник слушает, время от времени вставляя свои вопросы. Потом спрашивает, можно ли подлить в тоник виски из фляжки, которая лежит у него в кармане куртки. Милагрос отвечает, что да, можно, только чтобы не увидела Патро, неграмотная сентиментальная баба с кислым мужланистым лицом, которая держит ее при себе не спуская глаз. В этот момент Патро смотрит на них, потирая большой палец об указательный, словно пересчитывая деньги, будто хочет сказать: «Хватит трепаться, пора дело делать». Своим взглядом Патро напоминает, что в городе праздник и ее девочки должны пользоваться этим, с головой окунувшись в поток слюны, спермы и банкнот, который обрушится на «Воробушков». Милагрос притворяется, что не замечает этого, и внимательно рассматривает ногти. Путешественник все понимает, а так как он человек благоразумный, то решает подождать, пока Патро уберется подобру-поздорову, чтобы достать свою фляжку. Еще он спрашивает насчет ловцов, потому что Милагрос сказала ему, что живет с братом-ловцом, как в здешних краях называют людей, занятых этим промыслом.
— Знаешь, он немного недоразвитый, — признается Милагрос. — Но он единственное, что у меня есть.
Еще она говорит, что вначале, поскольку он ходил в школу, специальную, вначале именно он писал письма в тюрягу Чану Бермудесу, которого посадили уже пятнадцать лет назад.
— Но с тех пор как он стал ловцом, на его карьере можно поставить крест, — озабоченно вздыхает Милагрос.
Путешественник слушает, а так как великодушие всегда берет в нем верх над амбициями, предлагает написать письмо Чану Бермудесу. Тогда она рассказывает ему дальше. Слова срываются с губ, желающих причинить боль, но пока они еще не заставляют его сердце обливаться кровью, хотя скоро это случится. Она рассказывает, что Чан Бермудес обычно возникал из ничего, словно из пенной расселины моря, рассказывают, что он всегда появлялся в критические минуты, никого не предупредив и сжимая в руке револьвер, который словно прирос к этой самой руке. Малоприятное явление для его заклятых врагов, которые могли ни во что его не ставить, но в его присутствии глаза им застил страх. Его неожиданно возникающий облик скрывал в себе всю мощь сверхъестественного, продолжала Милагрос. Он появлялся на своем «гуцци», с ревущим от души мотором; его насмешливая улыбка сверкала золотыми коронками, и всему этому предшествовало предостерегающее затишье. Как в тот раз, когда он появился на пляже в Вальдевакерос, расстреливая своей фарой, как из пулемета, банду Палмера, сражая их светом, сея панику, а ведь до этого никто даже не слышал мотора его «хуцци».