У них с Пенни был уже разговор на эту тему в октябре. В тот день Пенни вернулась из школы смущенная и испуганная из-за того, что ее однокашники могут подумать, будто она совсем еще ребенок, «потому, — сказала она тогда, — что в спортивной раздевалке они шушукаются, хихикают и говорят о… знаешь, о том, как трахаются… а я никогда этим не хочу заниматься! Никогда!»
Сабрина тогда сочла за лучшее пропустить мимо ушей слово, которое употребила Пенни. Это было не самым важным из того, о чем нужно было поговорить. «Все это придет к тебе, Пенни, — сказала она тогда. — Но не торопи события. Заниматься любовью и трахаться — это совсем не одно и то же. Не надо сводить это к чему-то обыденному, вроде рукопожатия. Дождись момента, когда в твою жизнь войдет человек, который будет тебе так дорог, что у тебя возникнет желание разделить с ним все свои чувства таким способом и никаким другим».
Тогда Пенни, похоже, согласилась с нею, поняла, что у нее могут быть свои мысли и представления об этом. Что нечего стадиться того, что ее мысли отличаются от того, что думают на сей счет ее однокашники.
Но тогда, в октябре, когда у них состоялся этот разговор, Пенни была обеспокоена тем, о чем говорили ее однокашники, а не тем, что они делали. Теперь, похоже, они от слов перешли к делу.
Сабрина посмотрела в окно на тихую улочку, на которой они жили. Аллея высоких, величественных вязов и кленов напоминала туннель. На ветвях с приходом весны уже набухали почки и тянулись навстречу солнцу; по обе стороны улицы стояли степенные, солидные дома, все — на одном расстоянии от проезжей части, аккуратно покрыты краской, с плотно пригнанными крышами, дающими защиту от дождя и снега, со шторами и гардинами на окнах, аккуратными и ухоженными лужайками, тротуарами без единой трещины. Все вокруг дышало уютом, умиротворением, спокойствием, защищенностью. Но дети, живущие в этих домах, да и в других домах на точно таких же улицах, сами прокладывали себе дорогу в мире, который не был таким умиротворенным и защищенным, и кто мог бы предсказать, какую дорогу они выберут? Что я делала, когда мне было двенадцать лет?
Ах, у нас был такой замкнутый образ жизни, подумала она. В «Джульет» наверняка баловались наркотиками, но никто из тех, кого мы знали, их не употреблял, во всяком случае открыто; ни Стефани, ни я не знали никого, кто, набравшись смелости, выпивал больше бокала шампанского на танцах в школе; среди наших знакомых не было никого, кто всерьез задумывался о сексе, а если об этом и заходила речь, то во всяком случае не раньше, чем после окончания школы. Мы почему-то были уверены, что станем взрослыми лишь после того, как окончим среднюю школу. Однокашники Пенни думают, что уже взрослые. В двенадцать-то лет.