Так вот, представьте теперь степень недоумения Дюгамеля, которому высочайшим повелением от 17 марта 1862 года назначалось организовать и привести к удовлетворительному результату переговоры с китайской стороной о разделении земель. Особенно, если учесть, что после экспедиции полковника Радлова на Чую в 1861 году нога русского офицера туда более не ступала.
А тут я со своими инициативами. Нужно сказать, что, не имея ни малейшего понятия о ведущихся переговорах, и уж тем более об их приостановке в начале осени 1862 года, моя экспедиция оказалась потрясающе к месту. Циньские комиссары требовали от России территориальных уступок, утверждая, что будто бы на спорных землях расположены их военные пикеты, а русских войск там нет. И мой отряд становился, как бы, противовесом их военному присутствию. Тут уж Дюгамель и пушек не пожалел, тем более, что на это старье времен наполеоновских войн, желающих больше и не находилось.
И раз уж к моему походу положено было прикрепить офицера генерального штаба, то генерал-губернатор попросил Андрея Густавовича, заодно, разобраться на месте с неведомыми "русскими караулами" на Чуе.
— Да какая же это загадка, господин штабс-капитан, — хмыкнул я. Разговор велся на носу медленно ползущего против течения Бии, отчаянно дымящего парохода. До Бийска оставался всего один дневной переход. Неторопливо проползающие мимо однообразные виды берегов южно-сибирской реки изрядно надоели, и мы развлекали друг друга разговорами. — Позапрошлой зимой калмыки гилевские лабазы на Чуе поломали, да приказчиков побили. Васька в начале лета туда с караваном пришел, да и обиделся шибко. Мужики с ним суровые ходят… Взяли, поди, топоры, да и пошли политику империи объяснять.
Принтц, невысокий, сухощавый, очень похожий на Суворова в молодости, как генералиссимуса обычно изображают на картинах, с минуту на меня смотрел, а потом звонко и заразительно засмеялся. Я тоже улыбнулся. Смеяться не мог. Как припоминал в миг заледеневшие серо-стальные глаза Гилева, рассказывавшего о хулиганствах тамошних туземцев, волосы на спине вставали. Такой лютой ненавистью и жестокостью от купца пахнуло.
Мое предположение подтвердилось за ужином в доме Гилева. Купец смущенно пожал плечами, и лаконично рассказал, как наказывал разбойников.
— Там от лабазов в Кош-Агаче на север летнее стойбище зайсана Могилока. Этот, хоть и жаден без меры, но татьбой не забавляется. А вот зайсан Турмек, его юрты к югу, совсем другой. Он синские знаки – бирюзовый шарик на шапке носит с перьями. Как объездное начальство из-за хребта приходит, Турмек прямо на пузе перед офицером ползать готов. Китайцу только намекнуть довольно было, чтоб зайсан лавки мои громить кинулся. Так ить и не только мои. И кузнецовские, и хабаровские, и мальцевские, и шебалиных…