Вот только из ниспадающих книзу рукавов халата виднелись аккуратно обмотанные чёрным шелком обрубки.
– Мир вам, – в ответ на мой недоумённый взгляд он коснулся лба отсутствующей ладонью. – Мое имя – Абу Абдуллах ал-Хусайн ибн Мансур ал Фарси, провзвище – Чесальщик Хлопка, но друзья именуют меня Мансур. Смею ли я просить вас назваться в ответ?
Я так и сделал.
– Моргаут Орсиниус. Почётное морское имя, принятое у прибрежных народов. Медвежье прозвище – знак царственности у людей внутреннего леса. И то, и другое – высокие знаки.
Он поклонился в пояс – с ошеломительной грацией. Нет, нимало не ущербен, говорило мне каждое движение. Просто никакой плотный мир не способен вынести на себе совершенство, оттого и приходится…
– Что же, я рад, – ответил я отрывисто, чтобы не выдать своих чувств. – Хотя желал бы встретиться с вами в лучшем месте.
– Какое место может быть лучше того, где произрастают тенистые деревья и нет оттого ни солнца, ни мороза, – отозвался он мягким баритоном. – Ибо это верные признаки Джанны, рая, дарованного нам Аллахом и запечатлённого Им в Благородном Коране. В любом месте, иначе устроенном, я бы страдал от жажды, голода и нечистоты. Но здесь нет нужды ни есть ни пить, а одежда, едва загрязнившись – хотя с чего ей пачкаться сильно! – отслаивается от меня наподобие змеиной оболочки, уступая место нисколько не худшей.
«Значит, на Валины пироги и мои парчовые тряпки его не подманить», – подумал я, и этот неуместный всплеск юмора, по всей видимости, отразился на моём лице. Оттого я поспешил заговорить снова:
– В первый раз я слышу здесь о рае и о Боге. Мне думалось, что это невозможно.
– Нет ничего невозможного для любящих, – улыбнулся Мансур. – Тебе нужны доказательства этого? Разве твои обстоятельства не меняются, а желания – не исполняются даже прежде, чем ты это осозна́ешь?
– Я ничего такого не вижу.
– Значит, это не я безрук, а ты слеп, почтенный. Но это повод для особенного разговора, и ни в коей мере через ограду.
Он был, при всей своей велеречивости, настолько прям, что сил не было на него обижаться. Тем более что под конец Абу пригласил меня к себе.
В чащобе кустарника легко открывались проходы. Аромат внутри стоял, как от миллиона роз без шипов, и почему я не задохнулся – мне самому было неясно. Вот насчет того, что тут никакой еды не захочется, я вполне поверил.
– Тебе непривычно, я понимаю, – мягко сказал Мансур. – Каждый из нас движется в своём собственном облаке, достойном усадьбы мыловара или кожемяки. Только не всякий ощущает это.
Потом он, чуть касаясь моего локтя своей культей, проводил меня внутрь палатки, усадил на роскошный исфаганский ковёр, где на кремовом фоне сплетались кипарисы, виноградные лозы, лани и птицы. Мои манеры могли показаться Мансуру слишком женскими – я со стыдом и с трудом опустился на корточки и сразу же завалился набок, – но мне он этого не выдал.