Успокоив Веронику, опустилась на табуретку, крепко зажала уши, чтобы не слышать заунывного воя пурги, и прикрыла глаза, чтобы не видеть коптящих языков керосинки. Так, сжавшись, она и сидела. И ей чудилось, что весь мир, придавленный белой мглой, исчез, исчез навсегда, что больше нет и никогда не будет ни солнца, ни неба, ни радости.
«Господи, скоро тридцать! — Холодок от неприятной мысли вкрадчивой змейкой заползал внутрь, вызывая озноб. — Шутка ли, тридцать лет! Старуха! — продолжала растравлять себя Лиля. — Вся жизнь прошла мимо. Что я видела хорошего? Трудности и только трудности. На каждом шагу и по любому поводу. Неужели он этого не понимает?.. Одни землетрясения чего стоят!»
Неподдельный ужас охватывал ее всякий раз, когда ночью начинало трясти. Лиля цепенела и не мигая смотрела на тяжелую потолочную плиту, которая на ее глазах наклонялась и готовилась рухнуть. Даже кричать не хватало сил. Она до боли стискивала руки и, тихонько постанывая, только вслушивалась: гудит земля или затихла? Земля затихала, а Лиля еще долго не могла успокоиться, то и дело вздрагивала, забываясь в тревожной дреме. Утром смотрела на себя в зеркало и не узнавала, как будто и не она это вовсе, а другая женщина, правда очень знакомая. Лиля старательно разглаживала кончиками пальцев новую морщинку у глаза, но та собиралась снова; растирала горькую складку у губ, но и она не хотела исчезать. И седой волос блеснул, еще один…
Больше всего выбивали из колеи письма матери. Получив письмо, Лиля долго ходила сама не своя. Да и было от чего расстроиться. Одна подружка вернулась с мужем-режиссером из Карловых Вар, другая защитила диссертацию, третья раскатывала на собственных «Жигулях». После таких новостей жизнь в семье Городковых приходила в полный разлад. У Лили опускались руки, ей ничего не хотелось делать, все было немило. Даже Вероника не забавляла, а раздражала.
Городков, получая от почтальона конверт с ленинградским штемпелем, заранее мрачнел: «Все. Теперь начнется!»
Лиля не спешила читать. Лишь после ужина, взобравшись с ногами на диван и тщательно изучив дату прибытия, она вскрывала письмо, рассматривала листки на свет и приступала к неторопливому чтению. Сначала она еще сдерживалась, с Вероникой пыталась быть приветливой, мужа старалась не замечать. Раздражение накапливалось постепенно, и в конце концов происходил взрыв: слезы, упреки, гневные слова.
Городков внутренне сжимался, как пружина, и тихим голосом силился ее образумить:
— Лиля, дорогая, ты знала, за кого выходишь, знала, что я не вольная птица… Вспомни, раньше сама говорила, что тебя не пугает судьба военных.