Москва. Кремль. Февраль 1941 года.
Журнал с записями посещения лежал перед Поскребышевым...
Уже второй час вызванные товарищи сидели в приемной, что было большой редкостью для работающей как часы канцелярии вождя. Приземистый серый помощник стоял стеной, не пропуская к Сталину ни кидающего плутоватые взгляды Лаврентия Берия, ни сидящего мраморной статуей главу правительства Молотова. Ни других ответственных и не очень чиновников, без которых отлаженный бюрократический механизм давно бы уже заржавел.
С шумом ввалившийся новый начальник Генштаба Жуков, увидев бесполезность первоочередного приема, засопел и, сжав тонкие губы, ретировался обратно в свое ведомство...
* * *
Генеральный секретарь компартии большевиков решил все возможное время провести в кабинете. Причиной задержки было то, что с утра, то есть с обеда он анализировал сводку принесенную начальником РазведУпра генералом Голиковым. Сам генерал битый час стоял напротив, изредка вставляя пояснения по тем или иным документам...
- Как можно верить таким материалам, если их первыми добывает... аргентинская разведка? - вождь с раздражением оттолкнул папку с дословным переводом плана "Барбаросса".
- Конечно, пока не будет фотокопий, таким данным верить нельзя, - осторожно вставил генерал, - но документы получены от информированного источника, имеющего доступ к имперскому Люфтваффе...
Сталин принял к сведению все, что посчитал нужным услышать от генерала разведки. Думая о чем-то своем, сказал невпопад:
- Жуков на основании этих данных разыграл на предварительных играх возможные последствия нападения немецких войск... Получается прискорбная картина...
Сталин отвернулся и печально прикурил трубку. Голикову стало ясно, что аудиенция закончена...
Двери открылись и Поскребышев пригласил в кабинет народного комиссара НКВД...
Берия победоносно взглянул на Молотова и проскользнул к вождю...
- Слю-шай, Лаврентий, Разведывательное Управление Генштаба докладывает то же самое... Врать не буду, твоя служба раздобыла план Гитлера наперед, но все сходится, вплоть до буквы. Что думаешь, Лаврентий?