Эдвин ожидал, что это произведет впечатление, репетировал эти слова много раз, с каждым разом все больше и больше проникаясь их смыслом, но того, что произошло в действительности, он никак предугадать не мог.
Мать с досадой фыркнула, и на лице ее отразилось нескрываемое отвращение.
— Не вовремя ты собрался каяться, сынок. Мне нужен не святой, восставший из ада, а убийца.
— Что? —ужаснулся Эдвин. Она схватила его руки и злобно зашипела: — Я хочу, чтобы ты снова согрешил. Убей! Убей его! Пусть тебя снова отправят в ад, ибо только так я буду уверена, что дело сделано. И видит Бог, без этого не обойтись.
В окне блеснули фары, и Герман отвлекся. Взглянув на монитор, он увидел на извилистой подъездной дороге арендованный им автомобиль. Это Эмбер возвращалась домой. Она опять уезжала на целый день. Завтра он выследит ее и узнает, с кем она вполголоса беседует по телефону. Он не настолько глуп, чтобы поверить, будто ей каждый день звонит мать. В этом случае она давно вернулась бы в Нью-Йорк, и они оба знали об этом. В последнюю неделю Эмбер почти ни с кем не общалась, потому что Герман боялся, что стоит ей заговорить, как правда выплывет наружу, и тогда им конец. Его рукопись достигла уже внушительных размеров, наполняя его гордостью и волнением. Эмбер он книгу читать не давал — и не дал бы, даже будь их отношения совершенно безоблачны. Из суеверия он предпочитал держать рукопись в секрете до тех пор, пока она не будет дописана, да и до окончания работы уже было не за горами.
Неизвестно, сколько еще времени ему понадобится. Нервы у Эмбер были на пределе, что ставило под угрозу весь его труд. Уговоры Германа не помогали ей побороть страх перед ворами или сверхъестественными силами, орудующими в доме, а лишь вызывали новые вопросы, которые он старался пропускать мимо ушей, думая лишь о завершении книги. Потом они соберутся и улетят обратно в Нью-Йорк, чтобы продолжить трудиться над восстановлением мира в семье. Вот тогда он и сможет окружить ее необходимым вниманием, чего оба они ждут не дождутся. Но это будет позже…
Беспокоясь о нем, Эмбер как-то раз отважилась на решительные действия, нарушив его творческое уединение, и, если задуматься, это было весьма мило и романтично, но в результате вылилось в безобразный скандал, и он, зная, как она боится находиться в доме ночью и даже днем, все-таки ушел спать в другую комнату.
Имущество между тем продолжало исчезать, а рукопись каждое утро пополнялась новыми страницами, и пусть Герман по-прежнему ничего не понимал, его тревога уступила место чувству радостного возбуждения. Его не пугало потустороннее вмешательство, он жил будто в адреналиновом экстазе, предвкушая скорое завершение трудов. Он не выходил на воздух, не видел солнца, почти не двигался, не общался с людьми — за исключением Эмбер, с которой они только ссорились, и подозрительной Хэтти — и ощущал себя оторванным от реальности. В душе он полагал, что между ним и Грегори Бернсом существует некая связь, а потому, живя в его доме, занимая его кабинет и питая огромное уважение к его творчеству и его личности, он в виде благодарности получает от него поддержку. Конечно, он никогда не решился бы заговорить об этом, хотя именно таково было его убеждение. На самом деле эта удивительная и невероятная связь помогала ему укрыться от преследований Эмбер, от мыслей об их браке и от оставшихся за океаном деловых обязанностей.