Выслушав слова Питерсона, я задумался и с каким-то новым чувством посмотрел в спину Лизе. Может быть, Питерсон прав? Может быть, этим двум молодым людям доступны чувства, которые я не успел ещё открыть в себе?
– Послушайте, комиссионер, – обратился я к Питерсону, – а вот ваше желание убедить индейцев не идти по дороге белого человека – оно не из этих же ваших ощущений проистекает?
– Из этих, мой друг, из этих. Я убеждён, что дикари умеют испытывать такой же восторг. Жаль только, что многое для них проходит неосознанно, как бы остаётся естественным фоном, к которому они привыкли давным-давно и потому не умеют распознать его ценность. Да, я против нашествия цивилизации. Я говорил об этом и буду говорить. Что мы с вами сможем дать дикарям? Письменность? Книги? Высокое искусство? Не спорю, что всё это прекрасно. Но прекрасно это только для нас, городских умников. Мы любуемся нарисованным пейзажем, но боимся настоящей природы. Мы восхищаемся книжными приключениями, но шарахаемся от любых поворотов судьбы в действительности. Мы – продукт ума, логики, теорий. У нас с вами есть точка зрения, которая годится для нашего образа жизни, но мы стремимся всеми силами навязать её первобытным людям. Но разве она нужна им? Насаждая среди них наш образ жизни, мы убиваем их. Мы убиваем одних людей, чтобы создать других. Но тех, которых мы однажды убили, больше никогда не будет.
Питерсон замолчал. По его лицу пробежала уже знакомая мне тень печали. Он будто проваливался мысленно в мир будущего, в котором перед ним представали наимрачнейшие картины.
– Сударь! – окликнул я его.
– Да?
– С вами всё в порядке?
– Да, друг мой. Благодарю вас. Это ничего… Всё пройдёт… Мы привыкнем… Давайте-ка лучше догоним наших друзей…
И мы пришпорили наших коней. Мы мчались вперёд, поднимая пыль, мчались сквозь солнечный свет навстречу тяжёлым грозовым тучам. Мы неслись во весь опор, оставляя позади напасти былых времён и устремляясь в грядущее. Оно казалось нам далёким и неведомым, но в действительности оно поджидало нас под самыми нашими ногами, как расстеленное полотно с причудливыми, но ещё не ясными для нас рисунками, ибо сказано: «Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был в глубине утробы. Твои очи видели мой зародыш. В книге Твоей записаны для меня все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них ещё не было…»