– Федор! – крикнул и не услышал себя Сергей. – Федор!!
В правом ухе оглушительно хлюпнуло, и череп взорвался страшной болью, снова бросившей лейтенанта на землю. Не в силах подняться на ноги, он подполз к Насыру, всё еще не могущему вставить мину в ствол, и дернул его за полу рубахи. Тот повернул к командиру безумное лицо с широко раскрытыми глазами… Нет, глазом: от левой, зияющей кровавой ямой глазницы по щеке струился ручеек крови.
– Не слышу, командир! – крикнул полуослепший боец. – Контузило, однако…
– Помоги старшину откопать!..
Они с трудом извлекли перемазанного кровавой грязью Нечипорука из-под тяжелого пласта земли. Старшина еще дышал. Медленно, с трудом, выплевывая с каждым выдохом на подбородок черные сгустки крови. Лейтенант принялся было расстегивать мокрый, стоящий колом ватник, но опустил руки: из-под разодранной, в клочьях торчащей розовой ваты, ткани выпирало что-то осклизлое, синюшное…
– В живот угодила – на тот свет проводила, – тихо, но внятно, не открывая глаз, произнес старшина. – Не тревожьте лучше, парни, всё одно ничем не поможешь… Медсанбат на той стороне остался.
– Молчи, тебе нельзя говорить!
– Можно… Теперь мне всё можно…
Федор распахнул глаза, и Сергей отшатнулся: и так светлые, они были почти белыми от боли – зрачок сжался в крошечную точку, не больше булавочного укола.
– Мне бы спирту… – прохрипел старшина. – Там вроде оставалось чуток во фляжке…
Конакбаев свинтил колпачок и поднес горлышко фляги ко рту умирающего. Тот сделал глоток, закашлялся, и спирт потек у него по щекам, мешаясь с кровью.
– Не принимает нутро… Значит, всё, конец, – растянул он губы в улыбке, похожей на оскал. – Отбегался Нечипорук… Ты возьми парабеллум, лейтенант, пригодится еще… И документы…
Он вытянулся всем своим кряжистым телом и затих.
– Отмучился, – Конакбаев грязной ладонью попытался опустить покойнику веки, но глаза упрямо открывались. – Аллах акбар…
Совсем рядом раздалась чужая речь. Сергей повернулся и увидел буквально метрах в тридцати усатых солдат в синих с белым мундирах и высоких киверах с красными султанами.
– Poddaj się, rosyjskie psy! – орали они, целясь из длинных ружей с примкнутыми штыками. – Rzuć broń, psia krew![7]
– Сам поддайся, – вынул Колошин из теплой еще руки старшины парабеллум. – Русские не сдаются!..
Он стрелял прямо в разинутые усатые рты, чувствуя, как каждый выстрел болью отдается в голове, орал что-то матерное, ожидая, что сейчас, вот сейчас… И вдруг поляки побежали!
Последнее, что лейтенант увидел перед тем, как провалиться в темноту, были бородатые всадники на лохматых конях, с гиканьем настигавшие бегущих польских солдат и остервенело рубящие их саблями.