Приближалась зима. Двадцать второго ноября тяжело пострадала от бомбежки самая выдающаяся церковь Германии эпохи Возрождения – собор Святого Михаила. Величественный свод был разрушен, фронтон обвалился, стропильные фермы разлетелись в щепки. Отец, погруженный в глубокую депрессию, отправился поглядеть на останки и взял меня с собой. Я дал себе клятву быть хорошим сыном и интересоваться всем, что он будет рассказывать. Но, к моему великому стыду, разрушенная церковь оставила меня равнодушным, как я ни старался проникнуться ее бедой.
Рассказывать про те месяцы особенно нечего. Часто я сидел на берегу пруда, швырял снежки и глядел, как они плавают. Довольно редкое зрелище – снежки, которые плавают в полузамерзшем пруду, превращаясь в белые коконы, похожие на хижины иглу в снежной пустыне Арктики. В середине теннисной площадки зияла воронка от бомбы. Так близко от нашей виллы бомбы еще не падали.
Папа стал болезненно молчаливым. Иногда забывал даже побриться.
В бомбоубежище все было как всегда. Только без Софи. Ужасные ночи. Родители Софи выглядели изможденными и угрюмыми, я просил отца сделать для них что-нибудь, но он отказывал, говоря, что не может наделять привилегиями какую-то одну семью рабочих. Он был прав: настоящего голода люди еще не познали, хлеба и картошки пока хватало, а квашеная капуста всю зиму служила отличным источником витаминов. Уходила только радость жизни, ее-то больше всего и не хватало людям.
Однажды я постучался к Биргит, узнать, как дела у Софи, что про нее слышно? Она здорова и нормально добралась до деревни. Больше Биргит ничего не знала. Я спросил, могу ли ей написать?
– Мне не велели говорить тебе, где точно она находится. Спроси, если хочешь, у ее родителей. Если не боишься.
– Она вернется домой к Рождеству?
– Дебил! Что у тебя за умозаключения!
В вечерних сумерках, незадолго до конца второй смены, я околачивался вблизи заводских корпусов. Глядел, как покидают цеха рабочие. Среди них были родители Софи. Ее отец хромал, этого я раньше не замечал, и еще он кашлял. С непринужденным видом проходя мимо, я сказал фрау Курц: «Добрый вечер!», словно это была случайная встреча. Затем обратился к ней снова со словами: «Ах да, кстати!» Именно так я и сказал, чтобы ситуация выглядела еще непринужденнее.
– Позвольте узнать, как дела у вашей дочери? Как ее здоровье?
Фрау Курц состарилась раньше времени. Она больше походила на мать Дюрера, чем такого прелестного существа, как Софи.