Однако, как выяснилось, дело было не в нём. Сатурн стремительно вскочил на ноги и, схватив стол за край, рывком оторвал от пола. Стол — двенадцать футов в длину, сто фунтов толстых еловых досок — образовал щит между сидящими по дальнюю сторону и входной дверью. Но только на мгновение — затем, как мог бы предсказать Ньютон, тяготение возобладало, и стол рухнул ребром вниз. Сколько пальцев на ногах было сломано, оценить трудно, поскольку стол упал между двумя рядами сидящих друг против друга людей. Даниель, опустив взгляд, увидел дрожащее восьмифутовое древко, засевшее в столешнице. Оно вонзилось с такой силой, что острый стальной наконечник (ибо это было что-то вроде копья или гарпуна) пробил доску насквозь и вышел с другой стороны, образовав вигвам из щепок, сквозь который просвечивал блестящий металл. Вскочив (потому что все вскакивали), Даниель перегнулся через столешницу и был потрясен ужасным зрелищем пригвождённой к столу человеческой головы. В следующий миг он узнал парик Лейбница. Гарпун (теперь уже не оставалось сомнений, что это гарпун) пролетел между двумя умнейшими головами мира, ближе к Лейбницевой, и, зацепив край огромного старомодного парика, увлёк его за собой. Он вонзился бы прямо в грудь царю, если бы Сатурн не догадался опрокинуть стол.
Вновь наступило неловкое молчание. Гарпунщик стоял в дверях, опустив плечи. Борода у него была почти такая же длинная, как у Соломона Когана. Одной руки недоставало; её заменял тяжёлый с виду протез.
— Это он! — вскричал господин Кикин. — Евгений-раскольник! Где мой телохранитель, когда он наконец понадобился?!
— Он вам не нужен, сударь, — отвечал Сатурн, перегибаясь через стол и берясь за гарпун, — ибо, как старожил Хокли-в-яме, я лично оскорблён тем, что в наших краях так неуважительно обошлись с гостем. — Он выдернул древко из стального наконечника, которому предстояло ещё долго оставаться в столешнице. — Теперь я считаю своим долгом насадить на эту палку голову Евгения-раскольника.
Сатурн шагнул к двери, и Евгений попятился, чтобы было где развернуться для драки, но тут на древко легла вторая ручища, ещё больше, чем у Сатурна. Царь, вырвав у Питера Хокстона палку, бросился на раскольника.
— Его царское величество ценит ваше похвальное рвение, — торопливо объяснял Кикин, — но это сугубо внутрироссийский конфликт, растолковывать слишком долго, и он должен быть разрешён без постороннего вмешательства. Просим всех сесть и продолжить беседу.
Кикин выбежал на улицу вдогонку за царём, и дальнейшее скрыла толпа, мигом возникавшая в этих краях везде, где сходились быки с собаками или цари с раскольниками. Только благодаря огромному росту противников иногда удавалось различить взмах древка, мелькание цепа или брызги крови на фоне неба. За ходом сражения можно было следить лишь по зрителям, двигавшимся в странном согласии с бойцами. Как игрок в кегли выгибается всем телом, провожая глазами шар, словно может изменить его траекторию, так и зрители подавались вперёд, видя возможность нанести удар, сжимались и вскрикивали, когда он достигал цели.