просто нет. Вместо этого я – то, что проявляется.
При условии, однако, что я внимателен. Чаще всего я занят происходящим, поглощен сновидением этой жизни. Но все же Бог остается Богом, так сказать, на заднем плане, неизменно являясь Никем и Всеми, Ничем и Всем. Тот, Кто Я на самом деле, всегда доступен, повсюду и в любое время, ведь Я нахожусь вне времени и пространства. Все, что мне нужно сделать, – это
посмотреть, и тогда уже смотрит Он. И чтобы добавить еще остроты к этой и так уже удивительной ситуации, когда Он смотрит, то
видит, что смотрит на Себя. Он постигает, что замещает Сам Себя, ибо Он не только Одно в качестве Ничто и Всего, Он
осознает, что Он Одно в качестве Ничто и Всего. В христианских терминах, Он – Отец, Сын и Святой Дух-как Одно! [2]
Сегодня я гулял по двору, наслаждаясь солнцем и бодрящим декабрьским воздухом. Это было такое прозрачное и ясное утро, какое обычно наступает после хорошей «продувки» ветром чинук накануне. Внешняя граница двора состоит из двойной ограды с колючей проволокой сверху, но после нескольких лет, проведенных здесь, учишься игнорировать ограды и любоваться видом за их пределами. И какой это великолепный вид! На западе предгорья посылают мне знаки. Я посмотрел Сюда, развернув внимание на 180°, и увидел – действительно увидел, – что нет ничего, никакой физической вещи, на которую я мог бы притязать. Но что же смотрело? Безусловно, не мои глаза. Это должно было быть Осознавание (что бы это ни было) и, более того, Осознавание, осознающее себя в качестве Осознавания! Я (Осознавание) смотрел и не видел ничего, что можно было бы назвать физическим, – ни глаз, ни мозга, ни головы. Я смотрел и видел только Осознавание).
Это что касается физического. А вот распрощаться с ментальным – совсем другое дело. Проведя всю свою жизнь погрязшим в патологическом чувстве вины, я имел чрезвычайно трепетное отношение к своим эгоистичным убеждениям. Ведь во враждебном мире я был никем (и к тому же крошечным «никем»!). А в случае с чувством вины я мог воображать, что имею право притязать хотя бы на нее. И это я противопоставил миру и, разумеется, стал преступником. Но со временем все это «достало» – я все более убеждался в своей ничтожности, а жизнь казалась все более безнадежной. Все это время я проецировал свои убеждения на других, на сам мир – и они возвращались ко мне бумерангом, чтобы вновь идти по кругу дальше. Этот замкнутый круг стал мною самим, и как бы болезнен и страшен он ни был, выйти из него означало полностью себя уничтожить. Я завернулся, как в кокон, в самое худшее из возможных «я». Я облачился в самую туго завязанную смирительную рубашку и не мог высвободиться.