Машинально, просто потому, что он за этим пришел, Малуан вынул из кармана колбасу и положил на плоскодонку, то и дело оглядываясь по сторонам — не высовывается ли где рука или нога.
— Месье Браун, — сказал он так, как если б встретил знакомого.
Рядом с колбасой легли коробки с сардинами.
— Послушайте, месье Браун… Я знаю, что вы здесь… Сарай принадлежит мне… Если бы я хотел вас выдать, то сделал бы это еще вчера…
Он прислушивался, чуть подавшись вперед. Ни звука, лишь эхом отдались последние его слова.
— Как вам угодно! Заметьте, что я пришел с добрым намерениями. Вчера прийти не мог, на вершине скалы, как раз над вами, стоял жандарм.
Бидончик Малуан по-прежнему держал в руке, почему-то не решаясь пошевелиться. Он говорил, как актер, заучивший текст, но на самом деле импровизировал:
— Сейчас самое важное — это поесть. Я принес колбасу, сардины, паштет. Вы меня слышите?
Уши у него покраснели, как в детстве, когда нужно было декламировать стихи. Но голос стал суровым.
— Бесполезно пытаться всех перехитрить. Я знаю, что вы меня слушаете. Если бы вы ушли, замок был бы сломан, а дверь приоткрыта.
Где же он? За бочкой со смолой? За грудой корзин? Может, под лодкой? Там достаточно пространства.
— Оставляю вам продукты и бидончик с водкой. Думаю, что правильнее будет снова запереть дверь, а то жандармы увидят открытую дверь при повторном обходе и могут заглянуть сюда…
Ему никогда не доводилось говорить в пустоту. Это сбивало с толку и вызывало раздражение.
— Послушайте! Мы не можем терять времени. Я должен знать — живы ли вы или мертвы.
Он вздрогнул при мысли, что, может быть, обращается к мертвецу.
— Скажите хоть слово или подайте какой-нибудь знак. Я не буду пытаться вас увидеть. Я тут же уйду, а завтра принесу еще еды.
Он ждал, взгляд стал жестоким. У рта появилась угрожающая складка, и он слегка наклонил голову, как с ним бывало в минуты гнева.
— Не пытайтесь сделать вид, будто не понимаете по-французски. Я сам слышал, как вы разговариваете с Камелией.
Он подождал еще. Чтобы не выйти из себя, стал мысленно считать до десяти.
— Считаю до трех, — сказал Малуан громко. — Один… два…
Теперь это уже был не только гнев. Появился страх. Малуан не решался больше шевельнуться. Говорил себе, что стоит обыскать сарай, как где-нибудь в углу он наткнется на бездыханное тело, скорченное, как у крысы, объевшейся отравленным зерном. Пришла мысль о запахе… Нет! Через сутки труп не разлагается!
— Ладно! Я ухожу!
Он и впрямь отступил на шаг с намерением уйти. Сзади, за открытой дверью, сверкало освещенное солнцем море… Было так просто выйти, оставив еду на плоскодонке.