То, что Гете так тонко почувствовал и определил фрактальность – «наличествующее настолько удовлетворяет нас, что о недостающем и не догадываешься» – совершенно не удивило Мотю. Такой знаток и ценитель готики, как Гете, не мог ее не почувствовать. Ведь готика пронизана фрактальностью. Заинтриговало Мотю то, какой же эпизод отсутствовал в тексте до находки Курье во Флорентийской библиотеке?
И он с особым вниманием перебирал их один за другим. И обратил внимание на подмеченную Гете «многоцентровость» текста. Гете ведь отнюдь не случайно сказал, что Курье обнаружил один из центральных эпизодов. И Мотя находил все новые и новые «центры», имеющие отношение к его главному интересу.
Так, он был уверен, что не является случайным и рассказ Филета-Солнца о своей юношеской любви – «И сам я был молод и любил Амариллис». Амариллис была холодна к Филету и, как он говорил, «Я свирели свои разбивал за то, что коров моих они чаруют, а Амариллис ко мне не влекут». Мотя считал, что эти образы вскрывают наличие на периферии Солнечной системы холодной звезды, «бурого карлика», которая столь далека от Солнца, что «почти не слышит» его «призывной свирели». Но не надеялся, что зонд Стерна сможет ее обнаружить. В поясе Койпера не могло быть столь массивных объектов – их давно обнаружили бы или непосредственно, или по их влиянию на другие тела, а когда зонд достигнет облака Оорта, он будет уже вряд ли работоспособен, даже несмотря на российский плутоний. Так что как открыть Амариллис, Мотя не знал.
Однажды Мотя нашел стихотворение Андрея Ходановича, которое тут же прочел Камо:
Париж. Версаль. Холодный мрамор статуй.
Извечный праздник Дафнисов и Хлой.
Насмешливый коварный соглядатай
с погибельной безжалостной стрелой.
Мотя сказал шутя, что автор несколько поверхностно представляет себе нравы Версаля тех времен, когда там устанавливались античные статуи. Там, скорее, творился другой праздник – «Сатиры и нимфы». И, как сказано о них в энциклопедии, «хитрые, задиристые и похотливые, сатиры резвились в лесах, гонялись за нимфами и менадами, устраивали злые каверзы людям». И как раз Эроса «с погибельной безжалостной стрелой» там можно было встретить крайне редко: похоть и любовь вещи разные.
Но Камо неожиданно серьезно отреагировал на слова Моти, и у них завязался долгий разговор. Как всегда, когда Камо хотел сообщить что-то необычное, это требовало большого внимания со стороны собеседника. Но этот разговор, как потом не раз вспоминал Мотя, стоил затраченных усилий и времени.
Именно тогда и были «высказаны» важные соображения Камо, который активно помогал Моте в его работе. Так, оказалось, что Камо считал: за «обязанностями» Эроса возбуждать чувственность скрывается функция творения первосущности, материи, а ее бог-творец Эрос – это и есть то самое скалярное поле, которое, по теории Линде, породило огромное древо «наших» ветвей мультиверса. Не зря Эрос говорит у Лонга: «И я вовсе не мальчик, и если я мальчиком с виду кажусь, то на самом деле я Кроноса старше и всех его веков».